Мои подруги из Ганы и Тринидада открывают для меня новый мир. Взволнованные и заинтригованные – мы прикасаемся друг к другу так, как прикасаются друг к другу существа с разных планет. В этом Другом, я с удивлением обнаруживаю себя. Всё, что, казалось бы, должно порождать бездну между нами, – язык, культура, география, – оказывается эфемерным и незначительным. Эрос не знает границ. Ему плевать на концепты. Между живым и живым нет разницы. Я устремляюсь в Другого, и встречаю человека. Фантазии, которые вели меня к иному, обнажили, насколько расистским может быть само это понятие иного. Как если после LSD, я сознаю, что всё – Одно: простирается и перетекает друг в друга. Всё же, что якобы нас разделяет – в действительности, надуманно, и принадлежит миру слов. Набухшие, словно спелые облака, губы чёрного человека должны были оказаться чем-то решительно другим, а оказались губами – такими же прекрасными, как и всякие прочие губы в страстях и объятьях.
В этом простом и очевидном открытии, в этих элементарных поцелуях, я состоялся, как гуманист. Пережил сердцем то, что утверждал как манифест: не существует ни рас, ни национальностей. Есть человек. Всё прочее – одежда, к которой принуждает нас культура. И потому эту культуру так волнует секс, что в нём – вся наша мудрость и свобода, наша власть. Если бы нас оставили в покое, мы бы давно уже шептались с пихтами на Марсе.