1
Изучая основы цветокоррекции, я узнаю, что первым шагом при обработке изображения является определение нижнего регистра теней и верхнего регистра света – проще говоря, сначала нужно разделить чёрный и белый цвета. Так обнажается контраст, и из плоской картинки возникает выпуклый мир.
Схожим образом работает мораль. Определяя добро и зло в соответствии с директивами той или иной идеологии, она облегчает движение по кочкам реальности с её парадоксами и загадками. Правда, в отличие о света и тени, добро и зло – относительны. Реальность – серого цвета. Истина разлита в ней повсюду, и присутствует во всём одновременно.
Говоря о событиях в Фергюсоне, я, впрочем, отказываюсь обосабливаться в удобных туманностях жизни. Мой сентимент – на стороне красоты и, значит, негров. За те годы, что я прожил в Америке, чёрный человек открылся мне ходячим пузырём с кислородом. Всё в нём буквально мироточит жизнью.
Белый англо-саксонский протестант представляется мне вырождающимся прошлым Соединённых Штатов, тогда как в афроамериканцах я вижу их будущее. Прежде чем всё смешается в единую пострасу, Белый дом станет чёрным, и страной будут править губастые божества – не символические декорации вроде Обамы, а настоящие алмазы цвета мглы.
Карательная машина государства, наползающая стеной штурмовиков на толпу разгневанных чёрных подростков, пугает меня куда больше, чем мародёрство в бутике. При этом, мне чужда благородная слепота университетских либералов, которые делают вид, что этого мародёрства нет, или что его, как и полицейское насилие, совершает «пара гнилых яблок».
2
«Негры грабят магазины и сжигают тачки – как по-вашему должны реагировать власти?», – вопрошают верные сторонники закона и порядка. «Как насчёт статистики преступлений?». «Почему белые не грабят, когда бунтуют»?
Вопрос о «расе преступности» возникает всякий раз, когда белый коп убивает чёрного человека. Того, кто его задаёт, не волнует ответ, поскольку сам этот вопрос является риторической прелюдией к утверждению: «Чёрные сами виноваты в своих бедах, потому что таковы». А раз «таковы» – получайте!
«Бунт – это язык неуслышанных», – говорил Мартин Лютер Кинг. Глядя на копов, выпускающих струи едкого газа в протестующих, и ответный грабёж магазинов, я вижу общение. Да, в ситуации попранного закона, оно происходит в форме прямого конфликта, и, всё же, это – диалог. Творящиеся действия – слова.
Майкл Браун украл 48$. За это «преступление века» офицер Уилсон высадил в безоружного человека шесть пуль, две из которых вошли в его тело уже после того как он поднял руки. После этого труп Брауна пролежал на улице 4 часа, как символическое пугало для окружающих. Офицер Уилсон не сообщил о стрельбе, не вызвал медиков, был оправдан, и сейчас находится в оплачиваемом отпуске…
Мародёрство является трансгрессией граждан в ответ на трансгрессию властей. Нарушая закон, копы его отменяют. И значит – воруй-убивай. Люди, которых государство считает гражданами второго сорта, реагируют на его беспредел в меру своих ограниченных возможностей – без подставленных щёк и стишков.
Дело давно не в цвете щёк и степени кудрявости волос. Раса – это социальный конструкт. В Америке она уже скорее про класс, чем про цвет кожи. Цвет имеет значение. Но служит отсылкой уже не столько к традиционным предрассудкам ранних колонизаторов, сколько к классу, и к более поздним, классовым формам расизма.
Негр служит холстом, на который правящий класс проецирует стереотип; модель поведения, утверждаемую в рамках экономических отношений: раса, и качество человека в целом, зависит в ней от его доходов, а доходы – от класса, к которому он принадлежит. Поскольку же от бедности в США страдают самые угнетённые слои населения, – в первую очередь, «не белые люди», – их класс обретает расу, а раса – класс. Вместо того, чтобы говорить «чёрный район», благовоспитанные либералы говорят «неблагополучный район», или «район, где живут работяги», чья раса сама собой разумеется.
3
Ждать от чёрного человека «более достойного» ответа на произвол властей, – значит игнорировать те обстоятельства, в которых он прибывал и пребывает.
Века рабства и сегрегации невозможно исправить парой десятков лет пособий, которых хватает скорее на KFC, нежели на UCLA и CUNY. Пока белый человек процветал в созданных для него институтах, чёрный мыл, чистил и подавал. Стоило ему поднять голову, и власть тут же её отрезала, убивая всех ключевых лидеров движения за права афроамериканцев, вытесняя их в гетто, и наводняя депрессивные окраины крэком, чтобы «нигер не смел превращаться в пантеру».
Вопреки своей «правозащитной» риторике, американские власти систематически криминализируют миллионы чёрных людей, укладывая их лицом в асфальт при обыске «для профилактики». И правда – чего это они жгут полицейские машины?
Милитаристский раж, с которым власти встретили Фергюсон, указывает на их страх, и понимание того, что чёрные являются революционным классом. Если этому классу удастся произвести новую политическую организацию, у властей однажды не хватит дубинок.
Американские левые требуют пересмотра политики в отношении чёрных, мол, вместо того, чтобы подавлять восстание посредством полицейского контроля и откупных талонов на продовольствие, нужно создавать комплексные условия для развития восставших, что устранит саму потребность в восстании.
О чём, однако, забывают эти идеалисты, так это о том, что для американских властей, к которым они обращают свои требования, нет большей угрозы, чем образованный и самостоятельный негр.