1
Обсуждая волну протестов, охвативших США в связи с полицейским произволом, многие говорят о невозможности революции в этой стране. В качестве аргумента приводится отсутствие солидарности, мол, «людей слишком многое разделяет».
Даже могучие коллективные идентичности на почве нации, идеологии или расы, – идентичности, способные объединять индивидов в большие социальные группы, – ведут, по итогу, к разобщению, так как исключают всех, кто не соответствует их критериям объединения. Создавая «русских», мы создаём и «не русских».
Ещё недавно мне казалось, что, покончив с коллективными идентичностями, индивид освободится от их изоляционизма, прекратит ненавидеть Другого, и, наконец-то, сбросит с себя оковы старого мира. Однако американское общество убедило меня в том, что проблема – сложнее, и между механикой коллективизма и механикой индивидуализма нет принципиальной разницы.
С одной стороны, индивидуализм способствует реализации личности, с другой – атомизирует её, и тем самым разобщает людей. Национализм расчленяет мир на сотни обособленных народов. Индивидуализм – на миллиарды обособленных субъектов. В обоих случаях солидарность становится затруднительной.
Проблему эту невозможно решить посредством упрощения – обратив историю вспять, и заместив индивидуализм единой коллективной сознательностью. Без индивида общество – строй. Доступная ему «солидарность» суть единство стада, ненавидящего всё, что пасётся на цепи иного цвета.
2
Стоит, впрочем, заметить, что «стадо» характерно и для индивидуалистичных обществ. Оно состоит из людей, которые присутствуют, но не коммуницируют – в коммуникации пребывают скорее их статусы; символические репрезентации, выражающие не личность, а класс.
Объединяющей практикой здесь выступает потребление, посредством которого индивид формирует идентичность и предъявляет её как свою личность. Речь не только о буквальном потреблении товаров и услуг, но и о потреблении знаков – идей, взглядов, символов, артикулирующих конкретное «Я».
Отсюда происходит человек, запертый в скорлупе идентичности. Соответствуя его классовому положению, эта идентичность представляет собой персональную комбинацию стандартных модулей, которая обладает «индивидуальностью», не покидая, при этом, рамок рынка. Поскольку идентичности таких «личностей» ещё более специфичны, чем те, в основе которых лежит коллективные тотемы этноса или идеологии, то и солидарность между ними едва ли возможна.
Либерализм даёт личности ровно столько пространства, сколько необходимо, чтобы она оставалась безопасной для правящего класса. Её протест вписан в механику контроля. Под надзором полиции толпа «выпускает пар»: сжигает патрульную машину, и расходится по домам с чувством выполненного долга, самоактуализированности, и готовности к Black Friday.
3
«Как объединиться для решения общих проблем, не растворившись при этом друг в друге?» – вопрос, который волнует сегодня всех, кто ощущает удушье.
Ответ парадоксален, и лежит в плоскости развития индивидуализма. Эго может служить драйвером не только обособления, но и революции. Для этого, однако, в ней нужно разглядеть не столько моральный императив освобождения общества в целом, или историческую необходимость, сколько шкурный интерес: средство преображения общества для себя.
Задача революционных движений заключается не в том, чтобы избавиться от затрудняющей солидарность личности, а в том, чтобы показать современному индивиду личную выгоду в революционных преобразованиях; проложить диалектические мосты между «Я» и «МЫ», между личностью и классом.
Осознав революцию как инструмент реализации шкурных интересов, мы придём к пониманию, что их удовлетворение требует мобилизации масс, и солидарности эгоистов, из которых массы состоят сегодня.
Революция – это классовый заговор индивидов с целью удовлетворения своих интересов в результате фундаментальной трансформации обстоятельств.
4
Сознавая возможность мятежных рецидивов у эгоистического индивида, режим так же апеллирует к шкуре, и напоминает, что революция – это некомфортно: она сопровождается насилием, и может привести к ухудшению положения человека. Цель подобных доводов заключается в том, чтобы саботировать надежду страхом, сохранив индивида статичным, а режим неизменным.
Необходимость революционной встряски неоспорима постольку, поскольку возможности изменить своё положение ограниченны самим дизайном системы. Режим не производит обществ, в которых заложен механизм устранения режима.
Выход всегда в трансгрессии. Пусть лучшее – враг хорошему, но действительно лучшее лучше хорошего, и потому мы рвёмся к нему на встречу, рискуя потерять имеющееся. Если бы было иначе, мы бы не отправлялись в дальние плавания, не стремились бы в неизведанное, а довольствовались малым. И продолжали сидеть на пальме в ожидании ниспосылаемых солнцем бананов.
Борьба с порядком вещей необходима потому, что удовольствия может быть больше, и жизнь – слишком коротка, чтобы не рискнуть его получить.
Если революция возможна в современном мире, то совершить её предстоит тем, кто его по моменту населяет – самовлюблённым жадинам и эгоистам.