Пока над океанами исчезали малазийские самолёты, русич стенал «Крым наш!», а Эбола глотала людей наперегонки с «Исламским государством», в мире моды происходило нечто очень интересное: рэпер Юный Бандюк выложил селфи в леопардовом мини-платье; дизайнер Шейн Оливер заявил, что его марка HBA — «для тех, кто хочет попуститься с энергией власти»; Кончита Вурст победила на Евровидении; в рекламе Barneys приняли участие сплошные трансгендеры; лесбиянки в костюмах Bindle & Keep докатились до Рианны; Eckhaus Latta, как и J.W. Anderson, отказались от разделения на мужское и женское, выпустив одни шмотки на всех, а чувственный андрогин Андрей Пежич, наконец-то, отрезал свой член. Кроме того, в поместье миллионера Германа Стерлигова прошёл показ новейших кокошников, но это, кажется, немного из другой оперы... Так или иначе 2014-й доказал, что депутат Милонов заряжен холостыми, и ответом на эскалацию войн по всему миру являются заветные Содом и Гоморра. Справедливости ради нужно признать, что фэшн всегда был павлиньим. Пусть дюжина новых мужеложцев в рекламе трусов и заставила говорить мейнстримовые медиа о «новом тренде», это не меняет того обстоятельства, что всё, в общем-то, по-старому. Мир по-прежнему глубоко патриархален, и большинство мужчин всё ещё пахнут псиной. Тот факт, что молодые дизайнеры используют провокационные аттракционы, дабы достучаться до внимания и кошельков широких масс, не делает фэшн носителем революции. Мода вообще о другом — о статусной репрезентации и товарах, которые позволяют её обрести здесь и сейчас. Посредством трансгендеров ли она доставляет или через эксплуатацию женской сиськи — дело вторичное по отношению к самой функции моды. Сама эта функция остаётся неизменной — торговля униформой власти.
Это, конечно, не значит, что мода не воздействует на массы. Напротив, именно благодаря моде, которая социализирует те или иные нормы внешнего вида, обыватели постепенно привыкли к тому, что женщина может носить брюки, а мужчина стричь ногти. Толерантность в данном случае вырабатывается не в результате убеждения словами, но посредством соблазнения образами, которые наделяют властью, ведь «модно» — это «круто» и «успешно». Любое чмо в топовых брендах выглядит как бы «лучше», чем оно же дома в тапках, на которые поссал кот. И не стремление к стилю, но воля к власти склоняет папиков рядиться в хэлс-готов. Просто сегодня, чтобы тебе давали, нужно быть всегда юным, спортивным и немножко пидорским. Проще говоря, бессмертным и чувственным.
Мода всегда познавательна. Как и голливудские фильмы про Бэтмена, она является той лакмусовой бумажкой, на которой проступают общественные настроения. В этом смысле очень интересно, что демаскулинизация фэшна происходит именно сейчас, когда повсюду война, то есть нечто чрезвычайно маскулинное. Несмотря, – а, может, и вопреки этому, – мужское и женское продолжают распадаться, образуя захватывающую палитру «человеческого».
Что бы там ни говорили рептилоиды в подвалах Кремля, происходящее с нашим гендером является результатом не столько заговора педофильского лобби, сколько более масштабных социокультурных процессов. Многие называют это кризисом маскулинности. Однако в действительности это кризис патриархата в целом.
Когда в 2008 году с миром случилась рецессия, всё вдруг попятилось назад, в «духовку» — к богу, в консерватизм, реакцию, семейные ценности и прочую борьбу с пропагандой гомосексуализма. В кризисные времена по-другому и не бывает. Вот только оказалось, что старый мир вдруг больше не работает. Попятиться в него-то ещё можно, но легче от этого как-то не становится. Старые роли и стратегии поведения всё больше походят на натужный маскарад. Война в Украине в этом смысле является одной из самых заметных попыток пережить эту увядающую архаику с войнами и катапультами. Средневековье не желает отступать и порождает разного рода воинственных толкиенистов, будь то львовские правосеки, донецкие сепоры или личные орки Путина. Но всё это уже как-то призрачно. «Не верю!» — шипит Станиславский из гроба.
Цайтгайст в том, что истины не существует, нет ни добра, ни зла, и наши личности – жидкие: мы вольны играть с нашими идентичностями, как нам только вздумается — хоть в платье с бородой, хоть на шпильках в каске. Быть чем-то конкретным и однозначным в современном мире просто невозможно. Отсюда новое поколение переходных людей-мутантов, чей статус всегда под вопросом: мальчик ли, девочка, либерал или фашист — всё зависит от настроения в моменте. И это здорово.
Гомоторжество нынешней моды, впрочем, не повод расслабляться. Фэшн, как и капитализм в целом, беспринципен по своей природе и руководствуется сугубо прагматическими соображениями. Такие соображения всегда сиюминутны: женщины с бородой будут оставаться на подиумах до тех пор, пока это весело, свежо и продаётся. Само по себе наличие интереса к подобного рода трендам не означает, что отныне прогресс будет только разверзаться и в следующем сезоне свэгом наконец-то станут карлики-зоофилы. Как известно, «то, что модно, уже не модно», и потому мы вполне себе можем ожидать от будущего какого-нибудь гнусного отката: жизнерадостных содомитов сменят безголовые чики на цепях, а по NY Fashion Week побредут алмазные мачо с воцерковленными фаллосами.
Всё это я к тому, друзья, что любая область человеческой деятельности (и фэшн здесь не исключение) не более чем выражение того, какие мы. И если мы «не про войну и бороду», то и не про войну и бороду будет окружающая нас действительность. Я не знаю, превратимся ли мы в ядерный пепел к концу 2015-го, но что-то мне подсказывает, что квир — это всё-таки Ноев ковчег.