Калифорнийская засуха приносит мне образ юноши на пороге. Росистый и запыхавшийся, он обнажает грудь, и протягивает мне кинжал. Такая щедрость незнакомца – знак любви. Я погружаю лезвие в душистый торт, и из распахнутого зева меж сосков в меня выстреливает запах сосен. Миг горит. Под аплодисмент моих ресниц юноша оборачивается алым платком, и опадает с нежностью, подобно крылу Икара. Теперь здесь снова только я и миражи лесов. Мои мохнатые руки напоминают о том, что я принадлежу Северу. И хотя вечное лето Юга весьма привлекательно, барсу не стать гадюкой без боли. Синее небо Калифорнии пугает меня ласковым однообразием своего рая. В отсутствии сезонов отсутствует конфликт. И значит страсти. Глядя в зеркало, я то и дело опасаюсь увидеть там горсть изюма – счастливую рептилию среди персиков и авокадо. В том, что мой май сопровождается фантазиями о юношах с голой грудью нет ничего удивительного. Годовщина Великой Отечественной войны, само определение которой содержит гомо-эротическое треволнение, несёт в себе образ молодых парней со вздыбленными винтовками. Я думаю о них, чтобы не думать о смерти. Низвергая войну до голого торса, я обманываюсь, как если не замечаю мысли, что война – это гроб с весной. Подменяя винтовки фаллосами, я пытаюсь спастись, взять из кошмара бойни что-то, что про жизнь. Если я не буду думать о юношах, мне придётся думать о покойниках.
Меж тем, конец войны – трагедия для всякого самца; мучительное возвращение в состояние человека, которым не желает быть солдат. 9-е мая празднует не победу, но саму войну как воплощение мужской свободы – право забыть закон и убивать; снова и снова топтаться по тёплому сердцу врага, быть альфой и вонзать свой фаллос в дыры от пуль. Деды проливали молофью, а из дыр потом лезли сыны – лилипуты со взглядом осы и чувством вечной благодарности за горы трупов.
Возвращаясь с фронтовых оргий, солдаты не снимают форму. Словно мясники, отказавшиеся переодеться после работы, они так и гуляют по улицам, покрытые кровью и гордостью. Герои тысячи гробов, они выпрашивают ласки звоном орденов: "За доблестную резню", "За то, что съел предателя", "За Сатану". Ежегодный парад орудий убийства собирает толпы очарованных кретинов. Массы обожают смотреть на дыбу. Пьяные ветераны с жёлтыми языками щупают бёдра детей, возлагающих гвоздики на алтарь смерти. Старухи ползают у танков, заталкивают порох в свои мёртвые матки и ждут внуков в касках. Гремят овации и чавкают тела.
Будь проклят ваш подвиг, сталинские псы! Ваша победа сделала войну святой. Ваша победа сделала войну бессмертной. Ваша слава затмила ужас, и преисполнила ваших детей мечтой тоже стать зверем и порвать врага.
Сегодня отпрыски ветеранов убивают друг друга над отрезанными горами Крыма, где я однажды встретил рысь; где я любил и промолчал – потом жалел; где девушки с голой грудью на моих глазах бросались под струи красок среди лета. И не было ещё ни хохлов, ни москалей – мы все были дельфинами на закате.
Империалисты больше не воюют друг с другом непосредственно, ценою жизней собственных сынов, – вместо этого за них грызут глотки малые народы с неудачной географией. Цена голубого калифорнийского неба измеряется количеством жизней, сгорающих в далёких банановых республиках. Поддержка Россией сепаратистов ДНР ничем не отличается от поддержки Америкой сил АТО. Соперничая друг с другом, страны, одержимые сверхдержавностью, эксплуатируют пушечное мясо на аутсорсе. Эта преступная эксплуатация возможна, в частности, благодаря тому, что внутри этого мяса живёт светлая память о великих дедах. Память, которую нас всех натаскивали чтить. Память, с которой давно пора расправиться. Вот почему 9-го мая я буду размышлять не о своих дедах, которые, благо, давно ушли на пир к червям, но о живописных юношах с голым торсом.