Видел как даун лупил пса. Метелил его по носу, что есть мочи; хватал за пасть и шипел в глаза “fuck you”. Это продолжалось до тех пор, пока на него не набросились разгневанные лесбиянки. “Наверняка молодожёны”, – думал я, поедая мороженное на другой стороне улицы. В конце концов, даун с собачкой бросился наутёк, лесбиянки рассосались, а по моим пальцам побежал пломбир. "В тебе есть что-то простое и прекрасное", – говорит Найджел, живущий на улице, и спящий на десяти томах своего фото-портфолио: чёрные мужчины и ослепительные кадиллаки, просторные апартаменты и звериные шкуры. "Потом всё разладилось".
Мы плещемся вместе в армянском неоне на бульваре Санта Моника. Как и всякий бездомный, Найджел одинок и тактилен – его длинные, как пшеничные колосья, пальцы гуляют по моему телу, пытаясь убедиться, что я реален. Найджел не хочет отпускать меня домой, и просит обняться в последний, третий раз. Я не могу отказать, так как и сам бы никогда не покидал людских объятий.
Бомжи знают толк в самом главном. Пока все эти очарованные капитализмом господа спешат в свои кабинеты, ошибочно полагая, что деньги спасут их от одиночества, бомжу известно, что счастье – в близости, в возможности рассказывать и слушать, смотреть в глаза, прикасаться друг к другу. Не важно, где ты проживаешь, и насколько глубока твоя ночь – пока есть кто-то, кому на тебя не плевать – ты в порядке. "Ну и ещё бы выспаться хоть раз, да в душ..."
Глядя на Найджела, я мучаюсь вопросом: действительно ли я люблю людей, или только моё представление о них – тот образ, который они вызывают? Быть может, я просто раздуваю человека до цветка, и принимаюсь обожать само моё обожание; себя влюблённого, саму мою влюблённость? Что если люди для меня – не люди, но музы и фантазии? Что если я из раза в раз спешу на встречу к трагедии, чтобы потом, из раненного сердца, добывать чернила для своих стихов?