Иисус шагает по волнам, а рядом с ним, подобно поплавку, плывёт ребёнок вверх ногами. “Христиане ходят по воде, в то время как мусульманские дети тонут”, – гласит подпись. В сюжете по соседству – тот самый утонувший сирийский мальчик, так и не добравшийся до заветной Европы, но уже ставший её новым символом. Элизиум предстал брезгливо запертым от чужаков. На фоне уткнувшегося в песок детского кадавра сверкает реклама фаст-фуда: “Промо-акция! Два детских меню по цене одного!”. И подпись: “Так близко к цели”. Всё это вместе обернулось для французского сатирического журнала “Шарли Эбдо” очередной сетевой диареей. “Чудовищно!”, “Бесчеловечно!”, “Подонки!” – примерно так встретило свежий номер нравственное большинство, которое ещё вчера рассказывало про то, что беженцы – все, как один, головорезы ИГИЛ. Юмор “Шарли” далёк от пляски на гробах, и является, в первую очередь, сатирой в адрес европейского миграционного расизма, жертвой которого стал трёхлетний Айлан. Европа журит здесь саму себя. За сытый изоляционизм и возвышенную болтовню на фоне чужой трагедии; за тысячи избитых, отвергнутых, утонувших. За миф, к которому, как оказалось, не так-то просто приобщиться. Сам факт того, что критика подобного рода возможна в европейском обществе свидетельствует о его здоровье. Только немощные культуры потворствуют замалчиванию собственных проблем, вместо того, чтобы обсуждать их. Да, это провокация, но провокация, рождающая диалог, и, значит, дающая надежду на решение проблемы.
В чём произвол “Шарли”? Журнал всего лишь высказался без купюр. Лицемерию политической корректности его редакция предпочла решительную прямоту – пока белые европейские карапузы спешат на свой первый звонок, их арабские одногодки плывут всей деревней на дырявой лодке, уворачиваясь от вечной ночи. Об этом важно и нужно говорить, пакуя сэндвич маленькому Фрицу в ранец.
“Люди мгновенно на всё реагируют, не утруждаясь осмыслять происходящее, – говорит в интервью Le Figaro автор карикатуры с утонувшим мальчиком Эммануэль Шоню. – Карикатура – как и все художественные произведения – требует определённого уровня образования у публики. Без культуры нет карикатур.”
Существует распространённое заблуждение, что чувство оскорбления наделяет оскорблённого какими-то особыми правами – фундаментальной правотой. Однако же не стоит обманываться – тот факт, что вас что-то обижает, может означать всего лишь то, что вы диковаты. Мораль, кажущаяся вам добродетелью, скрывает за собой ту или иную форму ограниченности. В конце концов, “величайшие преступления нашего времени совершали правительства, обладающие решительной поддержкой миллионов людей, которые были ведомы моральными импульсами”, – писал австрийский экономист и философ Фридрих Август фон Хайек. Будь то ГУЛАГ, газовая камера или вторжение в Ирак – за каждым из этих кошмаров стояли возвышенные моральные устремления – те или иные представления конкретных людей о положительном и должном. Никто не хочет быть плохим – все, напротив, стремятся быть хорошими. Вопреки этим благим намерениям, однако, этика склонна оборачиваться кровавой баней. Это происходит тогда, когда моральная иллюзия не помещается в реальность, и, обозлённые торжеством “зла” индивиды начинают назидать “добро” с помощью насилия. Так, в общем-то, произошло с “Шарли”, когда уязвлённые сатирой на собственное божество психопаты перерезали редакцию. Та же мораль пытается сегодня снова заткнуть рот радикальным карикатуристам.
Следует понимать, что “Шарли Эбдо” – это и есть Европа в лучшем виде. Европа, низвергшая Бастилию под гром “Марсельезы” – свободная и гуманистическая. Те, кто этого не понимают, злорадствуя, мол, “вот они ваши европейские ценности”, принадлежат иным, более традиционным и, следовательно, менее развитым культурным проектам. То, что им кажется распадом всех основ суть торжество прогресса. Подобная свобода слова настолько не свойственна их собственным жизням, что вызывает шок – “как это так никто не запретил?”. Рефлекс раба мешает видеть смысл за формой. Взволнованные от обиды и радости, они забиваются обратно в подошву к царю, и засыпают там в уютном осознании, что в их вольере подобное инакомыслие невозможно. Моральный плен им дороже разврата свободы. Цепные, но этичные они находят счастье в рамках – отсутствие оных пугает их больше всего.