Любое видео является воспоминанием. Кино по своей сути ностальгично. Это не значит, что в его основе лежит тоска по прошлому. Ни ностальгия, ни воспоминания не происходят здесь от оглядки. В них нет конкретики – персоны, места или события, которые могли бы выступать предметом для плачущей памяти. Чувства эти рождает само движение времени, ощущение ускользающей жизни. Отснятое тут же становится прошлым, и это напоминает о том, что смерть неизбежна. Дух времени можно почувствовать, но невозможно зафиксировать. Карты памяти обречены быть гробами для образов (в моём рюкзаке их целое кладбище!). Нет никаких фильмов про настоящее. Любой фильм – это фрагмент утраченного, более недоступного мира. Не этот мир, но факт его утраты – вот что вдыхает в нас меланхолию. Мы не пытаемся вернуться – мы просто не хотим уходить. Снимая, мы продолжаем погибать. Каждый кадр – это прощание с жизнью. Чем больше ты в неё влюблён, тем красивее печаль твоего взгляда с уплывающей лодки.
Кино создаётся в соавторстве со смертью. Шепча из зазеркалья, она превращает наши фильмы в сновидения. Дома и люди становятся призраками, запечатанными в запись. Постановочное или документальное, кино не бывает реальным. Его правда не в достоверности форм и фактов, но в очарованности, обострённой твоим расставанием с весной. И хотя сам ты, конечно, без двух минут кадавр, твоё кино обманывает смерть. Птицы, летающие в нём, никогда не упадут, а деревья продолжат качаться. Вопрос не в том, как их запечатлеть, но в том, как превратить твой череп в кинотеатр, создать комнату. А лучше сразу целый остров! Чтобы подолгу там гулять среди фантазий и образов. Без нарративного поводыря.
Истории, на которых так усердно настаивает индустрия, кажутся уловками – попытками отвлечь от переживаний, заменить их формальными размышлениями о действиях героя. И хотя истории эти бывают сложными, а поток событий – захватывающим, я не могу напиться одним лишь сюжетом. Ведь я умираю. А так хочется жить. Продолжаться. Мне плевать на то, кто убил доктора, и что будет дальше с этим нагромождением вымышленных судеб. Я не нуждаюсь в напускной драме, поскольку само моё умирание драматично. Конфликт – не на экране. Он уже в том, что я смотрю это кино, а часы тикают, и, всё же, я здесь – моргаю.
Я жду от фильма не рассказа, но территории для вольных путешествий: пространства, где можно находиться и без традиционной развлекательной программы – как раненое животное, в одной лишь его красоте, воплощающей стремление к жизни; саму жизнь, пока она ещё возможна.