Давал комментарий о запрете на порнографию в Украине и невольно подсчитывал количество “небесных сотен”, которое необходимо бросить в печку истории, чтобы словосочетание “запрет на порнографию” стало невозможным. Откуда случиться переменам, если украинское общество так и не осмыслило культурно-политические процессы, инспирированные в нём двумя Майданами? Все эти годы мы говорили об украинстве с пиететом, – как о нарождении новой независимой нации. Происходило, меж тем, нечто совершенно иное – под видом западничества Украину охватывала западенщина – специфический региональный дискурс, который никогда не был и не мог стать суммой всей Украины. И, тем не менее, возобладал, поскольку оказался единственным публичным возражением против колониальной зависимости от русского спрута.
Именно в период пробуждения “национального сознания” возникла Комиссия по Морали, "проевропейский" президент Ющенко запретил порнографию, а общество заговорило о традиционных ценностях, примате мовы, нации, душе... Тогда же обострились преследования писателей, журналистов, правозащитников. Иными словами, после победы Оранжевой революции 2004-го года совок плавно перешёл в средневековье. Ни один из Майданов это не прекратил. Напротив – с каждым новым Майданом в Украине сгущалась консервативная метафизика – разговоры о Европе всякий раз выносили на поверхность национализм. Майданы объявлялись либеральными революциями и совершали правые перевороты. Апроприировав критику национализма, кремлёвская пропаганда, тем временем, сделала её невозможной. Национализм зазвучал беспрепятственно.
Несмотря на то, что партии вроде “Свободы” набирают ничтожный процент голосов на выборах, положения украинского национализма (как и заряженные им люди) в той или иной форме распространились по всем политическим силам – стали пускай и пятнистой, но сплошью. Каким бы длинным ни был список украинских партий, все они по своей сути консервативны. Если кому-то там и хочется попасть в Европу, то разве что пожрать. Культурных чаяний в этих позывах брюха нет. Да и откуда им взяться у людей, которые в эпоху глобальных альянсов всё ещё говорят о национальной идее? Ну, то есть, да, бывает, конечно – некоторые люди всё ещё объединяются в племена, другие сколачивают нацiю. Смотреть на это страшно интересно по National Geographic и в передачах Дэвида Аттенборо. И, всё же, пигмеев с копьем не встретишь в NASA, т.е. цивилизованный мир живёт на другом уровне и по другим стандартам. Переделывать автобаны под телеги никто не будет.
Пообещав Европу, рагули, не имеющие к этой самой Европе никакого отношения, водрузили на прапор свой этнос, – объявили его образцовым для всей Украины. Не удивительно, что в результате этого случился гражданский раскол, война, потеря территорий и нынешний экономический кошмар. Путин, конечно, хуйло, да только главное хуйло – оно вот, под боком, подчас и вовсе – в зеркале отражается.
“Крым – наш” стал возможен задолго до фрикций Кремля. Сказать спасибо за войну следует, в первую очередь, украинской националистической интеллигенции, всем этим западенским писателишкам, в чьих письменах провинциальный национализм обрёл легитимное звучание. Всё это не просто терпелось, но поддерживалось и принималось. Я помню как во времена Ющенко прозападная либеральная пресса вроде журнала “Корреспондент” публиковала списки новых украинских писателей. Было не важно, ЧТО они писали, главное – по-украински. И в этой установке на всё “украинское” можно было не замечать воспаляющуюся ксенофобию. Строились пчелиные фермы, возрождалась трипольская культура, но гражданское общество почему-то отказывалось возникать. Поддерживая Майданы, мы говорили об исходе из совка в Европу, двигаясь, меж тем, в глухое карпатское село.
Наблюдая вязь событий, украинское сознание не видит стоящих за ними процессов. Когда умер писатель Ульяненко, общество увидело в этом только частный случай – ну, знаете, спился человек, с писателями такое часто бывает. Общество не поняло, что его, – да, пьющего, – свело в могилу судилище, устроенное Комиссией по Морали. Судилище, завершившееся унизительной для всякого писателя цензурой. Когда моралисты топили газету "Блик", украинская интеллигенция была слишком интеллигентной, чтобы подниматься на защиту какой-то бульварной газетёнки, не понимая, что дело не в газетёнке, а в принципе – свобода слова или есть, или её нет. Ни один из запретов Комиссии по Морали не вызвал гражданских протестов. Я ходил по квартирам художников, наряжающихся на очередной вернисаж, и слышал там одно и то же: "Меня никто ещё не запрещал, Толян, расслабься". Правозащитник Дмитрий Гройсман умер уже при Януковиче. Поэтому как бы не важно, что его, – выдающегося борца с милицейским произволом, – три года таскали в прокуратуру по обвинению в распространении порно. Да, при Януковиче, но по ющенковскому закону. Моя собственная история (угрозы, преследования, побои, изгнание, запрет ПРОЗА) тоже свелась украинскими аналитиками к упрощению: дали в глаз, и уехал.
Меж тем, все эти судьбы являются жертвами единого процесса. Его осознание вытесняется – не понятно стало, как возражать рагулю, и не быть при этом ватой. Правые говорят прямо: происходит национальная революция – мы ещё не закончили. Украинский либерал, при этом, делает вид, что слышит что-то другое, и вообще – "не паникуйте тут нас, на выборах нацики сосут…". Как если феномен украинского национализма сводится к паре-тройке маргинальных партий. Как если патриотический сентимент не воспалился в обществе, и это невесть кто, а не мэры западенских городов поддержали нападение на ЛГБТ-фестиваль. Можно подумать, результаты выборов помешали сжечь кинотеатр "Жовтень" в Киеве. "Да не, это не гомофобия, а чьи-то экономические интересы", – писали мне тогда замайданцы.
Легче списать всё на Путина, какие-то личные причины и частные случаи, чем признать паттерн проблемы. Какое будущее есть у украинца, если он даже не пытается понять, что происходит? Подумаешь, умер какой-то отдельный писатель (нечего было бухать!), свалил какой-то журналист (сам напросился!), лёг в гроб какой-то там правозащитник (жид, кстати!)… Всё это для украинца незначительно. Всего этого как бы нет. Как и не было сталинских лагерей – общество просыпалось, завтракало и продолжало строить светлое будущее, отвернувшись от его кровавой кухни. Украинские журналисты, берущие у нас интервью, представляют нас в своих подводках как людей “называющих себя диссидентами". Репрессии, лишившие нас семей и перекроившие наши жизни, для этих журналистов под вопросом. Полагать, что ничего не было – легче, чем столкнуться лицом к лицу с реальностью, где ты ничего не сделал, когда твоего ближнего пожирали стаи тараканов.
Украина живёт in denial. Во всякой критике ей видится то или иное девальвирующее обстоятельство: "Вы – жертва пропаганды", "Вы – далеко, и ничего не понимаете", "Вы – вата, провокатор, вам заплатили". Только за последние годы националисты совершили целый ряд одиозных нападений: забросали камнями геев на ЛГБТ-фестивале во Львове, сожгли галерею и кинотеатр в Киеве, избили бесчисленное количество "неправильных" сограждан и провели серию погромов на литературных презентациях. И что же? "Это всё не тенденция, но частные случаи, и судить по ним о состоянии украинского общества нельзя. Украина – другая". Понимаю. Мне тоже хочется, чтобы она была другой. Но из отрицания перемены не нарождаются.
Не пора ли возразить западенщине и десятилетию традиционализации Украины? Прекратить списывать консервативные рецидивы на пару гнилых яблок. Это не яблоки гнилые – это само их дерево прогнило, вся их местечковая идеология. Нет в ней светлых перспектив. Неужели это до сих пор не понятно? Сколько ещё людей, земель и надежд должно сгинуть в трепете вышиванки, прежде, чем украинское общество осознает, что национальная революция уводит его прочь от цивилизованного мира, и однажды в Украине попросту не останется тех, кто способен произвести современную и процветающую страну?