Борьба с консерватизмом неизбежно засасывает борца в плен противостояния между Традицией и Модерном. В этой борьбе политика склоняется к моральным крайностям – либо фашизму, либо коммунизму. По сути, к сварливым супругам – одинаково состарившимся, и более нежизнеспособным. Кто бы из них не был тебе родней, одно порождает другое, и не должно рассматриваться по отдельности: стимулируя левое, ты стимулируешь правое, и наоборот. Гуманизм нуждается в газовых камерах, чтобы возникнуть. Политкорректное подавление языка ненависти оборачивается её воспалением. Спасение – за рамками бинарных оппозиций. Постмодернизм играет в этой всём очень важную роль – отказываясь от строгих идеологических позиций и моральных утверждений, его философия декларирует пост-историческое общество, где всё, что было – располагается на вертикали, без иерархий и предпочтений, за пределами добра и зла, в качестве равных элементов супового набора. Привлекательность такого подхода заключается, с одной стороны, в ослаблении старых богов, с другой – в производстве игры, в рамках которой мозаику мира можно создавать из ранее несочленяемых фрагментов культурного кода. В каком-то смысле, это действительно развязывает руки свободы. Проблема, однако, в том, что развитие требует новой информации, и не может бесконечно компенсировать её отсутствие производством новых союзов из старого материала. Постмодернизм питается инерцией и отголосками, превращаясь со временем в заперть без сквозняка. Её содержание обречено на вырождение.
Постмодернизм стал благотворной почвой для неолиберальной философии, чья мораль сводится к добродетели прибыли. Императив развития подменяется императивом роста. Заявляя себя предельно рациональным и незамутнённым страстями подходом, неолиберальная идеология творит общественную структуру, основанную на математике и дарвинизме. Человеческий фактор представляется якорем, чьё примитивное нытье вступает в конфликт с хладнокровной истиной графиков. Идеальным гражданином неолиберального общества является аппарат, чья функция сводится к коммуникации капитала. Выход за рамки этой функции рассматривается как брак. Непосредственные эмоции и судьбы, вовлечённые в этот процесс, кажутся несущественными. В культурном смысле, у этого машинного подхода имеются интересные последствия: с одной стороны, разнообразие, возникающее из “свободного рынка”, с другой – форматизация этого разнообразия.
Проживая в неолиберальном обществе, я наслаждаюсь обилием наличных в нём красок, и, в тот же миг, распознаю в каждой из них строй. Коллективизм, знакомый мне по родине, никуда не девается, но рассредотачивается по нишам, становится разным, но от того не менее марширующим. Идентичностей – множество, но каждая из них – строгая. Ты можешь быть кем-угодно, но быть кем-то – значит действовать определённым, нормированным образом.
Я вижу в этом закат постмодернизма, который происходит под фанфары правого ренессанса. Возвращение старых богов в лице фашиста Трампа или социалиста Сандерса – как раз знак того, что постмодернистская игра закончилась, а то, что осталось суть дискурсы прошлого века. На это можно посмотреть как на ещё одну постмодернистскую игру, – своего рода Хеллоуин на тему 20-го века, – но мне всё это представляется скорее исторической пробуксовкой. Неолиберализм оказался чудищем, которое завершается парадом консервативной метафизики.
По иронии культуры, рецептура спасения от постмодернистского сна лежит в постмодернистском методе: необходимо отказаться от морального суда над понятиями, которые традиционно связаны с консервативными идеологиями, и переосмыслить их в контексте генеза новой политической философии, способной вытеснить заевшую пластинку “традиция-модерн-постмодерн”. Это вытеснение неизбежно связано с поглощением прошлого. Для прогрессивных политических сил это означает пересмотр своего отношения к метафизике, которая не сводится к религиозным практикам, и охватывает собой сферу культурного как таковую. Всякий концепт метафизичен. Метафизикой является информация, сам язык. Город нельзя свести к бульварам и шоссе. Город является нагромождением идей.
Вопрос истории стоит ребром: либо мы скатываемся в коммунизм-фашизм, либо вступаем в борьбу с неолиберальным капитализмом, и производим политическую философию, которая сможет объединить в себе научное и оккультное сознание, расчёт и метафизику, город и лес, технологии и человеческого зверя.