Лобки – это могилы, набитые пауками. Из-под кожи прорываются поросли чёрного колоса, – волосы, – их конечности. Твой кадык им мерещится солнцем. Из жажды жить пауки устремляются к свету. Им хочется вскрыть твою гортань, освободить проглоченное светило. Если не сбрить их хрустящие лапы – дотянуться, удушат. Будь уверен – им под силу тебя прекратить. И, всё же, – такие душители не идут ни в какое сравнение с обыкновенным ребёнком. Вот уж кого и правда стоит опасаться. Как ножа. Как теней в подворотне. Уродство паука хотя бы предупреждает тебя о своих намерениях, тогда как ребёнок – мил, и эта его милость, словно река опиума, усыпляет твою бдительность. Ты забываешь, что у ежа – челюсть акулы. Вместо того, чтобы покончить с компульсивным деторождением, родители множат голодные пасти в количествах, превышающих свободные места на нашем корабле. Он и без этих новых ртов дыряв... Нет, мы не журим свиноматок обоих полов, – мы осуждаем тех, кто совершил аборт. А ведь каждый аборт идёт на благо всех людей. Почему солдат получает медаль за убийство, а женщина, совершившая аборт, нет? Ведь и она устраняет угрозу; отвоёвывает драгоценное пространство жизни ценой собственных страданий. Аборт – это, считай, её подарок; поцелуй. Вот только для неё не устроят парад на центральной площади, не пронесут перед лицами масс победного корытца с плацентами и пуповинами.
“Родильный дом”, “роженицы”, “родила”... Или вот ещё страшное слово: “рождество”. Нет, я не вижу в нём Христа. Я вижу дыры, из которых в наш мир лезут жуткие гномы. Их головы комичны. Это головы грызунов и лилипутов. Одного взгляда на руки младенца достаточно, чтобы увидеть в их обладателе существо из смутного зазеркалья. Ребёнок приходит с изнанки. В нём нет ничего, кроме мерцаний и ветра. А главное – нет языка. Язык в этих мягких, ещё душистых черепах, только начинает формироваться под воздействием нарождающегося сознания. Не стоит забывать, что ребёнок – это только будущий человек: то есть, ещё не человек, нелюдь, которой предстоит очеловечиться в жерновах культуры. Ну а пока оно моргает на тебя глазами мармозетки.
Ребёнка невозможно ненавидеть. Он и правда невинный: ни в чём не виноват. Он только начался, только нагнетается. Ему нельзя ставить в укор его естественную бессмысленность. Он недоразвит. Что с него возьмешь? Конечно, на свете бывают безумцы, жаждущие совокупляться и с недоразвитыми существами. Уверен, это их сексуальное влечение не имеет ничего общего с сексом: человек, которого заводит неопытность, заинтересован не в сексе, но власти... Ему нужен контроль, а не обмен. С ребёнком нечем обменяться – он пустой. Его можно только наполнять. Чем моложе ребёнок, тем меньше в нём эмпатии, и, значит, условий для удовольствия. Он – зверушка. Педофилию следует рассматривать в рамках зоофилии.
Из дымоходов Гуантанамо доносится вездесущий Jingle Bells. Химерка лежит на спине, и жадно сгребает воздух в свою колыбельку; издаёт звуки, лишает сна, высасывает душу через сиську. Откажешь в ласке – завизжит. Начнёшь лупить – и сам станешь, как зверь: бесчеловечным. так или иначе, ребёнок увлекает тебя в воронку своего безумия. Из неё мы и являемся на свет, как фарш из мясорбуки. Лезем, гном за гномом, из орущих, изнемогающих от боли людей. Сама природа позаботилась о том, чтобы мы рождались на привязи. Иначе сразу бы бросались в глотки. Менструация, словно черепа на входе во владения людоеда, сообщает, что там, в недрах этой пещеры, возможно нечто кровожадное. Знакомое. Даже родное. Видя ребёнка, я вижу себя, и перехожу на другую сторону улицы.