“Мы – это церковь поражения. В отличие от католиков, мы не меняемся, чтобы идти в ногу со временем”, говорит мой православный приятель. Нет, он не сокрушается. Напротив – его слова преисполнены гордостью. “Мы знаем, что Конец Света неизбежен, и остаёмся верны своим принципам”. Слушая это, я сознаю, что между православием и либерализмом неожиданно много общего. Всадники Судного Дня уже примчались к нам в лице таких политиков, как Трамп. Но и мы “остаёмся верны своим принципам”: лесбиянка держит плакатик, студент вставляет цветочек в дуло направленной на него винтовки. Мы подставляем другую щеку, исповедуем политическое веганство – мир, где все мы держимся за руки, поём песни и целуемся. Да только этот мир всё никак не наступит. Всё разверзается с точностью до наоборот – из-под земли лезут расисты, ксенофобы, горгулии, а мы “слушаем другую точку зрения”, которая сообщает нам, что наши дни сочтены.
И правда – либерализм с его “встаньте дети, встаньте в круг” тает, как снеговик: стоило зигануть, и морковка упала на чёрную землю. Не пора ли пересмотреть свои методы политической борьбы? Когда к тебе ворвалась стая львов, глупо оставаться овцой. Означает ли это, что все теперь должны сделаться львами? Не знаю. Многие впадают в ответное зверство, – пусть и не овцы больше, но и больше не люди. Как же так огрызнуться, чтобы остаться человеком?
Пытаясь ответить на этот вопрос, я понимаю, что парализован либеральной идеей: её прогрессивным морализмом, побегом от боли, желанием найти общий язык со всякой сволочью и жить без поножовщины. Как и православный верующий, я могу увидеть в беспомощности моей церкви духовный свэг - позицию “над мирским”. Но ведь эта позиция разит эскапизмом. Тем самым, который заставляет нас утекать в слащавые клише “Ла Ла Лэнда” – фильма, чей колоссальный успех подтверждает только то, что все мы, – и левые, и правые, – впали в каприз “мама, роди меня обратно”. Мы лезем на свет, который светит нам исключительно из прошлого. Наша ностальгия – следствие ужаса, который вызывает у нас будущее.
Подчас мне кажется, что либеральная риторика о правах человека – не более чем моральный фасад, который окружает милых ребят, говорящих правильные вещи в очереди за рамэн-бургером. Либерализм лишает их зубов не потому, что печется о мирном сосуществовании разных людей, но потому, что нуждается в безопасных потребителях – участниках той людоедской экономики, которая творится под всей этой болтовней о ценности всякой жизни. Всё как с identity politics – под знаменем индивидуализации происходит разобщение и сортировка потребителей. Как только я сообщаю, что не хочу есть мясо животных, капитализм информирует меня о ближайших ресторанах для добрых любителей салата. Каждая новая спецификация уточняет меня для рекламодателей, и ограничивает возможность солидарности.
Я могу осудить газенваген, но способен ли я его предотвратить? Что толку трястись над человечностью, если не мочь за неё постоять? Выходит, что сегодня спасение гуманизма зависит не столько от нашей способности превозмочь фашизм, сколько от нашей воли вырваться из либерального плена, вернуть себе зубы, и продолжить пережевывать прошлое пока оно не выйдет через задний проход.