Из прошлого прилетел мой друг детства. До чего же странно видеть его здесь – в этой жизни. Я рад нашей встрече. В ней есть что-то зловещее. Друг детства помнит забытое, и оживляет его в моей памяти. Он – хранитель моего времени. У него есть недостающие воспоминания – струпья моей жизни, меня самого. В том, как он бережно их сохранил, присутствует нежность.
Между нашим общим и нашим сегодняшним пролегает целая жизнь друг без друга. 15 лет бесконечности. Собственно, “мы” существуем только там – в детстве. Теперь же встречаются призраки – глухие сияния взаимных дней. Эти дни лишены мостов к настоящему, но на обоих берегах стоят тёплые тени.
Здесь осязаемо что-то мертво. Однако и над этой мертвечиной творится сентимент: будто на месте, куда капнуло семя повешенного, пытается вырасти цветок. Сердце стучит из-под земли – просит впустить. Крышка гроба отказывается закрываться. Это может быть слабостью, щеками дряхлой жабы, либо намёком на то, что смерть тоскует вместе с нами. Зная, что мы к ней приближаемся, она посылает нам синие розы удовольствий.
Мы гуляем по уплывшему кораблю. Друг детства – родной и далёкий. Я не знаю этого человека, но я узнаю в нём своего друга – так, вероятно, и встречаются души буддистов. Он – человек из мира моих снов. Нет, не из прошлого – из самой памяти, напоминающей мне плед из лоскутков. Другу достаточно здесь быть, и вот уже по калифорнийскому небу летят вороны в парк напротив дома детства; вращается “чёртово колесо”, бредут бывшие люди, звучат смутные голоса. Пороховая башня, детская железная дорога, белоснежный зефир. Между воинской частью и хлебным заводом – два мира, два двора: украинский и русский – их война, и наша дружба.
“Переехав в Италию, я ещё много лет не мог перестать оглядываться, думать о возвращении. Я понимал, что эта мысль меня мучит и не даёт прижиться к новым берегам. В конце концов, я не выдержал, и вернулся. Поначалу ты радуешься – встречаешь старых друзей, вы выпиваете, гуляете по знакомым местам. Но эта эйфория очень быстро проходит. Ты понимаешь, что вернуться невозможно. Здесь больше нет тебя – только твой отзвук. Покинув этот мир, ты больше не можешь свыкнуться с ним. Это больше не про тебя. Меня хватило ровно на два месяца. После этого я вернулся в Италию и с тех пор не оглядывался. Только после этого у меня начали появляться итальянские друзья, итальянская жизнь…”
Пальмы в его присутствии шелестят по-другому – как ели, как клёны, как сухие паруса, но не как пальмы. Америка гаснет. Я вижу траншеи морщин, само время – такое же время, которое случилось и со мной. Будто вместе с другом ко мне в гости наведалась сама смерть. Вероятно, поэтому я тащу его в мексиканский квартал, – к статуэткам Санта Муэрта, – на закат; говорю ему “вот!”, а он “классно”.