Увидев море, не позабудешь море. Даже если и сам ты живёшь в какой-нибудь иной местности – волны всё равно продолжат накатывать к тебе во сны. Как если при встрече с этой бесконечностью жидкой соли на сердце ложится раковина: из её перламутра к тебе под сосок присосался кальмар, и теперь вот шумит по ночам звуком моря – на встречу ударам. Сосок стынет, твердеет, превращается в мачту, – стоит, как вдова на причале, надеясь разглядеть во тьме знакомый силуэт. А он всё не разглядывается – одни только брызги впиваются в щеки: съедают солью до костей. И вот уже не осталось надежд – всё свелось к красоте. В её равнодушии нет ни тревог, ни печали, как и нет такого черепа, который бы не ухмылялся. Волна за волной, шелестит о песок голубое крыло, а под ним – чешуя. В кровь изрезан дельфин о коралл, мурены струятся по ржавым внутренностям барж: их изумрудные глаза напоминают светляков – висят во тьме, как души капитанов.
Мне нравится эта плавная бездна, способная успокоить даже самые большие тела – быть может, целые планеты. Я вижу в море тизер космоса, и потому, таращась в его недра, думаю о звёздах. Вот уже Солнце уходит на дно, и шипит, а со дна в небо лезет отара овец – облака. Позже овцы посыпались вниз – в море шторм: тысячи мокрых гвоздей вызвались приколотить поверхность моря к суше, дабы её не унесло, не застелило ею город. Волна поднимается, дуралеи высовывают языки – всех смывает волной: остаётся лысый берег, голое плечо.
Волны не случайно похожи на волосы. С высоты море кажется затылком девушки. Она будто бы что-то обронила, и теперь ищет это на четвереньках, движется под небом из стороны в сторону пока чайки выхватывают из её глубин утонувших моряков. Одним из них мечтаю быть и я. И был бы рад так утонуть. Но всё стою на берегу: мне из пены под ноги летят паруса и искусственный глаз убиенного юнги.
У всего этого нет никакого прикладного смысла – одно переживание, частный стон на волну. Я бы, может, и хотел сделаться элементарным, как трава – качаться бессловесно. Но вот вижу девушку, – она читает книгу, вся ушла в себя, – и внутри у меня зарождается звук: мелодия тихого очарования. Что заставляет её прикасаться к своим волосам? Зачем она облизывает губы? Вопросы эти глохнут в шлепках – под столом у неё рыбий хвост и ошметки промокших тельняшек.
Я – это ветер, который стекает по скалам. Так душа уходит в пятки. Так по лицу стекает кровь. Гнутся стебли, ерошатся кроны, а её язык продолжает облизывать губы, – и вот они уже блестят, как рана, проделанная моим взглядом. От этого глаза мои превращаются в пиявок, но морякам нет смысла затевать людей. Как и цветы не для меня, а для шмелей и мертвецов, так и незнакомцы – это испарения какого-то зазеркалья, в которое я случайно просочился. Она здесь смотрит на меня, улыбается, но напрасно – море уже слизнуло меня, как остатки лунного порошка.