Весна мечется по моим жилам, как злодей в вое сигнализации – ищет какой-нибудь ослабленный простенок, чтобы брызнуть наружу. “Вам парням лишь бы брызнуть”, – говорит Адэ. “Ну что ты, я же в поэтическом смысле. При чём здесь сперма?”. “Заметь, про сперму это ты сам заговорил...” Вокруг множатся мошки, цветы и любовники. Всё воспаляется, ищет распахнутых губ. Как девушка с телефоном за соседним столиком. По мере разговора голос её становится мягким, журчащим, пока совсем не затихает, и отныне предназначается только человеку на другом конце провода. По этому проводу сейчас ползает моё любопытное ухо. “Я тоже этого хочу”, – шепчет она. Не удивительно, что человек умоляет её продолжать журчать, и вот уже она буквально зацеловывает разбитый экран своего аппарата. Прежде, чем я успеваю ретироваться из этой внезапно разверзшейся спальни, на моё лицо шлёпаются тёплые чужие трусы.
Бежать некуда – весна повсюду. Эм попробовала секс втроём, и теперь ходит по миру с полуопущенными веками – её зрачки плавают в молоке. Парень напротив ласкает скулы своей возлюбленной; ныряет ладонью в её бездонные волосы, касается губ, погружается в ухо и... вычищает из него серу. Это зрелые отношения. Любовь не брезгует. “Молодой человек, не могли бы вы оголить для меня свою ступню?”, – спрашивает меня бездомная помада с бородой, а Джанис смеётся: “Кто бы мог подумать, глядя на мои детские фотографии, что я вырасту шлюхой?”.
Сегодня она – художник, работающий на границе между геологией и стриптизом. Каждая её картина нарушает “правила сообщества” и повествует один сюжет: “Я голая без головы на фоне минеров”. Одетой я видел Джанис лишь однажды. Одежда выглядит на ней противоестественно. Её девственность не имеет ничего общего с невинностью. Джанис – сексуальный хищник. Она не прячется в кустах – она там притаилась: словно на дудку факира, к ней отовсюду сползаются жилистые кобры.
“Тебе нравится дразнить мужчин. Нравится, что это опасно”. В ответ Джанис просит меня записать эти соображения на плёнку “для арт-шоу в МОМА”, где “мы устроим перфоманс – я сяду тебе на лицо, а ты будешь говорить о моей девственности прямо мне в pussy. Это будет прикольно и концептуально!”.
– Это будет как Кенни из Южного Парка, Джанис. Концептуализм губит искусство. Я задыхаюсь в музеях. Когда я вижу всех этих напыщенных буржуазных дегенератов в синих оправах, мне хочется проникать в их дома и писать на их стенах слово “СВИНЬИ” кровью Шэрон Тэйт. Картины, к которым приставлен охранник, похожи на пленников, вынужденных развлекать кучку сытых. Знаешь, что меня реально прёт? Свет на воде и волосы на ветру, ещё губы и кости, твоя кожа...”.
– Оу, спасибо, детка! Тебе нравится моя кожа? Ты знаешь, как я пахну?
– Ты пахнешь орехом, брошенным в гиацинты.
– Это кокосовое масло. От него моя кожа блестит, как стекло.
Койоты сейчас не воют, а постанывают. Стонут и птицы – особенно чайки. Дионис затмевает Трампа, и всё, что остаётся – это позволить себе дуреть от весны. В тумане момента mein herz is in trouble, и я говорю Адэ, что мне нравятся её руки:
“Всякий раз, когда ты прикасаешься ко мне, я теряю слова, саму речь. Мой язык буквально проваливается под землю. И ты знаешь – мне нравится это чувство; нравится, как оно меня захватывает, – без языка нет контроля, только свободное падение. Без языка нельзя взять себя в руки и спрятаться от страстей за твердью здравого смысла. Я оказываюсь без кожи: голый и дырявый. Мне известно, что подобные сентименты склонны раздуваться, как животы, лишь в запрети отдельно взятого черепа. И, всё же, невозможно просто пренебречь весной, игнорировать то обстоятельство, что она плетёт какой-то заговор с моим сердцем. К чему это я? Ах да – вот на что способны твои прикосновения!”
На веранде поднимается ветер. Девушка за соседним столиком слизала телефон до батареи, парочка с серой в ушах сосёт друг друга, как дементоры, и в этом разгаре, посреди апреля, рука Адэ ложится на моё плечо – слова потухают, гаснет сам мир…
— Друг, ты же в курсе, что я лесбиянка?