1
Понимая, что любые медиа оказывают влияние на мои мысли и действия, я со всё большей опаской отношусь к социальным сетям. Эта опаска не доходит до луддитства – я люблю технологии, и пользуюсь теми благами, которые они мне предоставляют. Однако меня беспокоит влияние лайка на психику.
Чего уж там, лайки – это приятно. Тот, кто говорит, что ему на них плевать, либо действительно не пользуется социальными сетями, либо пиздит. В том, что нам нравится получать поощрение от окружающих нет ничего зазорного. Мы таким образом чувствуем себя воспринятыми, и, следовательно, менее одинокими. Проблемой это становится тогда, когда такое поощрение обрастает нашей зависимостью, и мы превращаемся в цирковых уродцев – рабов лайка.
Избежать этого не просто. Лайк уже врос в нашу жизнь. Социальные сети стали призмами, через которые мы смотрим не только на мир, но и на самих себя. Об этом больше невозможно рассуждать как о некоем зазеркалье. Происходящее в социальных сетях переживается нами как часть реальности, и воздействует на неё точно так же как политика, ландшафт или погода. Нравится нам это или нет, относиться к лайку приходится как к фактору влияния.
2
Одни мои тексты собирают 300 лайков, другие – 30. Это происходит не потому, что в одном случае я попал, а в другом промазал. Просто сегодня я пою весёлую публицистику “для всех”, а завтра – поэзию для двух первертов, один из которых вот-вот сторчится. Поскольку в случае с более лёгкими текстами мир награждает меня большим вниманием, экономика лайка подсказывает мне отказаться от секса с языком – зачем множить заумь, если можно клепать комедии с Беном Стиллером, и чувствовать себя шоколадкой? Такая логика обедняет культуру, и способствует приросту кретинов, среди которых нам потом жить.
Капитализм, чьим выражением является лайк, стоит на убеждении, что рынок справедлив: то, что приносит прибыль – полезно, а всё прочее – трата ресурсов. Это логика торгаша, которому невозможно объяснить, зачем выпускать менее ходовой товар, если можно выпускать более ходовой. Меж тем, реальность, где статус чего бы то ни было определяется прибылью/метрикой – это мир, где нет места для штучных жемчужин. Делая прибыль мерилом вещей, капитализм стимулирует исключительно массовую, индустриальную культуру. Примеры немассового искусства в капиталистических обществах – это примеры либо неудач и аномалий, либо чего-то, что ещё не оформилось как рынок.
Конечно, рынки бывают разных размеров, и любой изысканный говноед может в теории стать новым рынком. На практике же цены на жизнь в мегаполисе далеко не говноедские. Если говноед хочет жить среди гендера и мультикультурализма, а не среди чучела и трактора, то и производить ему придётся нечто более ходовое. Именно поэтому в Америке, при всём разнообразии её культурных форм, сегодня беда с андеграундом. Его нет. Понятие "инди", ранее означавшее двух товарищей, которые ебошат кино в гараже у папы, теперь означает фильмы с бюджетом в три миллиона долларов. Успех измеряется не культурными, а экономическими показателями. Погоня за прибылью исключает рационализацию производства чего-то, что не заставляет кассовый аппарат взвизгивать. При таком дарвинизме, капитализм, как и эволюция, подталкивает нас к движению путём наименьшего сопротивления, и, значит, – к капитуляции меньшего в пользу большего.
3
Вместо того, чтобы вдохновлять меня следовать за своим искусством, лайк учит меня угождать толпе, и при этом ничего не сообщает о качестве моего текста. По лайкам я могу понять, что нравится конкретной аудитории. Но ведь и без лайка понятно, что хип-хоп про сиськи зайдёт лучше, чем розы смерти. В итоге, автор оказывается перед выбором: обслуживать или творить? "Конечно, творить!", – говорит сердце. "А жрать что?", – спрашивает желудок.
Я занимаюсь фотографией всего лет пять, и ещё помню как был неуверен в себе поначалу. С ростом моей аудитории, росло и количество лайков, а вместе с ним –моя уверенность в себе как фотографе. Метрика помогала мне окрепнуть. Позже я, однако, заметил, что она способна не только мастурбировать моё Эго, но также искажать моё зрение. Закаты входят в людей лучше, чем бомжи, и вот уже ты сомневаешься – бомжа запостить или закат? Просчёт вытесняет инстинкт, а тщеславие – творческий импульс. Искусство оборачивается бизнес-планом.
Понимания токсичной механики лайка не достаточно, чтобы предотвратить его влияние. Поскольку все психологические процессы в наших головах подчиняются принципу удовольствия, мы тянемся к его источникам, и, сами того не замечая, превращаемся в собаку Павлова. Она выделяет слюну – сначала в ответ, а потом уже и в надежде на стимуляцию. Я могу сколько угодно убеждать себя, что мне "плевать на лайки", подсознательно создавая нечто более лайкабельное. Грань между моей волей и диктатурой метрики прозрачна, как кожа старухи.
Перспектива у всего этого весьма зловещая – под воздействием лайков на тебе вырастает медийный двойник, который этими лайками питается. Такой двойник всегда прикольнее, чем ты – лошара со страхами и слабостями. Казалось бы, ну и пусть: ты, он – какая разница? Главное, чтобы человек был счастлив. Проблема в том, что медийный двойник нестабилен. Им можно быть в постах, и невозможно быть 24 часа в сутки. Выходя за рамки экрана, он оказывается неспособен жить в реальном мире; играть свой образ со всеми и всегда. Рано или поздно межу тобой и твоим двойником возникает конфликт, ведущий либо к его убийству, либо к твоему растворению в нём. То есть, в конце всем плохо, и все сдохли. Обо всём этом важно помнить, накладывая на своё прыщавое лицо маску коалы.