Как мало кофе помещается в 5 баксов. Одна низкорослая чашка. Не чашка даже, а тупо карлик, да и тот с молоком. "Я в детстве курила", – говорит он. Пена вины стекает по его керамике, как пот по лбу чёрного ребёнка, собирающего кофейные бобы за тридевять земель от всякого гендера. Я осушаю его труд в тени деревьев, глоток за глотком, растягиваю чашку – до следующей 24 часа, 5 баксов, и ещё по ведёрку детского пота. Этим потом здесь всё и написано. "Так вы писатель?". Нет, я в кофейной индустрии. Если вам нужно представить меня своей матери как-то подостойней, скажите ей, что я кофеиновый инвестор. Старуха морщится, – не расслышала, – шмыгает носом. "Кофеиновый, не кокаиновый", – уточняю. Мне не хочется давать ей ложных надежд, мол, вот он – богатый парень для её дочери: банкир, юрист, стоматолог, подонок. "О, нет, мэм, я только на кофе, никаких порошков". Взгляд старухи от этих слов меркнет. "Так значит 5 за чашку, а не 100 за грамм?". Сбитая жизнью, она степенно волочится в спальню, чтобы лечь там и сдуться — ну вот, дочь снюхалась с кофеинистом. Даже не снюхалась, а ссёрбалась. От досады зубы старухи скрипят, как расстроенные скрипки. Перед самой кроватью она, вдруг, замирает, что-то там щёлкнуло в ней, потухший глаз вспыхнул надеждой; оборачивается: "А лет тебе сколько, парень? Морщин вроде нет". "Я просто редко улыбаюсь. Но вообще мне 45. Любви все возрасты...». А у неё выпал катетер. На паркет вытекает старуха, становится лужей. Дочь её ставит чайник. "Будешь кофе?". "Так вот же кофе". Мы опускаемся на четвереньки, лакаем, как тигры, из лужи. Вкус терпкий, ореховый, "с изящными нотками шоколада". "Ты узнаёшь эти зёрна?". "Конечно! Уганда?". "Нифига! Коста Рика!".