Мои отношения с Россией закончились в 2012-м году, когда Роспотребнадзор заблокировал доступ к “учебникам по гомосексуализму и лесбиянству для детей”. Я и Наташа Машарова выпустили их в разгар гомофобной истерии, обернувшейся законодательными запретами на т.н. “пропаганду гомосексуализма”. Эти запреты нас глубоко возмутили. Прикрываясь защитой детей, российское государство сделало гомофобию частью своей официальной политики. С помощью наших “учебников” мы хотели выразить этому протест и поддержать тех россиян, чья сексуальная ориентация не соответствует кремлёвскому ГОСТу.
Скандальная форма нашего арт-проекта была продиктована необходимостью быть услышанными, и спровоцировать общественную дискуссию. Мы знали, что уже самого названия “учебник по гомосексуализму для детей” будет достаточно, чтобы наше сообщение вызвало резонанс. Чего мы не ожидали, так это реакции российских официальных лиц. Одно дело свист казацкой нагайки в комментах, и другое – когда депутат законодательного собрания называет тебя “животным, которым не место в России”, а любовница царя пишет письмо цензорам с требованием прекратить безобразие. В итоге, “учебники” запретили – Россия была спасена; по московским улицам понёсся металлический хохот Мизулиной.
Сегодня, после всех Крымов, Украин и пятых сроков, законы против “пропаганды гомосексуализма” уже не кажутся чем-то вопиющим. Химера утвердилась, стала нормой, и все мы поняли, что “здесь вам не Гейропа, либерасты”. Тогда, однако, это ещё выглядело дико. Да, в российский политический вокабуляр уже вошли “чувства верующих” с их “двушечой” для “кощунниц”, но мы, представители “креативного класса”, видели за всем этим скорее сезонную лихорадку и визги локальных алтарниц. Ну а вообще, думали мы, всё будет хорошо – рано или поздно, избушка на курьих ножках сумеет выбрести из чащи в семейство цивилизованных обществ – нужно только построить для неё велодорожку.
Как говорить о гомофобии сегодня я не знаю. Избушка мчится на КАМАЗе в Крым. Раньше ты ещё как-то мог заикнуться о свободе, равенстве, правах человека. Но сегодня всё это уже является откровенными ругательствами для широких слоев путинского населения. Вопрос о геях больше не о геях – он о том как “мы” противостоим “им”, этим “пиндосам”, пытающимся навязать нам чуждые нашему топосу гадости: какие-то права, свободы… Нах! И не надо нам ваше “Перье”. Мы растопим сугроб и напьёмся без вас!
Обсуждать пространные геополитические концепты куда развлекательней, чем непосредственные страдания ближнего. Интереснее поговорить о “столкновении цивилизационных парадигм” и противостоянии “однополярному миру”, чем о крике, поступающем со всех концов России в проект Дети 404. Да и потом – чего кричать? Вон Боря Моисеев же поёт, и чё – не дают ем что ли? Вся же эстрада – из “этих”? Кто “вас” ущемляет, ёпт? И всё. Сказал, хряпнул, и можно дальше “вставать с колен”. Ну а статистику самоубийств затравленных за “неправильную” ориентацию детей понятно же кто написал – масонские рептилоиды из НАТО.
Как об этом говорить? Бывает кажется, что нужно успокоиться, и с предельной доброжелательностью донести до русской живодёрни простую очевидность: люди бывают разные – чем больше разных вокруг, тем интереснее. В конце концов, Иван поймёт. Остроту теме ЛГБТ придаёт не врождённая воинственность россиян к “теме”, а то, как эта “тема” намагничивается пропагандой, становится частью более широкого нарратива о доблестном лапте, который отвергает Запад. Однако и увы такое отвержение стало русской идентичностью, отбрасывающей “чужую” человечность в пользу “своего” людоедства. Зато “своего”!
Словно пища в проглоченной Соловёвым желудочной утке, любые возражения русскому обособлению попросту не усваиваются. Как только я говорю ЛГБТ, я проиграл. Политическое заклинание этого слова меня тотчас же расфасовывает, – “а, ну понятно, либераст”, – и нейтрализует всё, что я говорю, сам мой смысл. Чтобы расшевелить медвежье сердце нам нужен новый язык, для которого ещё не выработан идеологический антидот.
Всё, что у меня есть – это мой опыт: опыт человека из наших широт. За десять лет до написания “учебника по гомосексуализму” я стоял в коридоре Киевского Института Журналистика и кричал своему однокурснику-гею: “Таким как ты здесь не место!”. Спустя десять лет всё то же самое кричали уже мне. Я потерял страну, и вот живу за тридевять земель. Если я что и понял из собственной дикости, так это то, что весь наш постсоветский разговор – он не про то, куда идти: на Запад, на Восток, в себя? Он не про “них”, и не про “нас”. Не про свободу. Не про права. Не про геев… Он про то, способен ли ты принять ближнего, чей образ жизни тебе не близок? Может ли Другой дышать рядом с тобой, или ты – это великое удушье, и всё, к чему сводится твоя культура – это к умению перекусывать глотки тем, кто не даёт тебе существовать в извечном монолите хищной стаи?