Меня завораживает всеядность улицы: детские рты, сосущие моржо у клумбы, за которой скончался бездомный; блеск ножа и бриллианта, негр с белым питоном и альбинос со свастикой на лбу… Ещё копы, и гопы, и готы – будто бы рвота клоуна или радуга на заднем кармане гомосексуалиста – всё помещается в улицу.
Жизнь городского человека размазана по цепи помещений: дом, офис, ресторан, больница, крематорий… Да, есть ещё светофоры, автобусы, перекрёстки, но они относятся уже к иному, внешнему миру – сугубо транзитной поверхности города. Улица служит лимфой между зданиями, в которых осуществляется жизнь. Люди засасывают друг друга в пасти с лампами, столами и стульями. Мгновения на открытом воздухе принадлежат частным экранам. Это мгновения отчуждения, возможности побыть наедине с собой, в толпе, пока надвигающееся помещение не окружит тебя очередным социальным кругом.
Фургон врезается в Тойоту. Кабины заполняют опухоли подушек безопасности. Из Тойоты выпадает окровавленный красавец. "Блин, я так люблю эту машину. Думаешь, страховка покроет?". "Воды попить хочешь?", – спрашиваю.
Часом позже Алекс протягивает мне стакан с дымовой маргаритой. Я пью её у суккулентов на вечеринке у гея-бариста. Приятные люди ведут милые разговоры на фоне фотографий чёрных членов. Гусеница съедает папоротник. Меня съедает тоска по неоновому свету и тыняющимся в его газовом креме призракам. Так корабль тоскует по морю, а дети с вокзала – по клею. Улица – это вена на шее возлюбленной. Я лечу сюда напиться, как комар. Меня очаровывает сплошь размытых границ, бесконечная трансгрессия улицы.
– Так ты мне дашь сфотографировать свой пенис? – спрашивает бариста.
Лысые черепа младенцев покрываются волосатыми скальпами, во ртах вырастают зубы, а на лбах – кротовьи тропы морщин. Всё это торопит лошадь к водопою. Я хочу обладать безразмерным ртом, быть бездонным, как улица, и повстречать себя прежде, чем стакан с дымовой маргаритой опустеет. Мне уже ясно, что смерть победит. Это не даёт мне забыться, уйти в сновидение жизни. Глядя на грудь студентки из Марокко, я вспоминаю подушки безопасности в Тойоте. Мой краш страховка не покроет.
Высунув язык, скинхед таращится на меня своими невменяемыми глазами, и просит показать ему язык. “Это как-то странно”, – говорю. “Почему? Я же тебе свой показал”. Звучит логично. И вот мы стоим в полуночи, показываем друг другу языки, а негр с белым питоном шипит, мол, “ну вы, братцы, и ебанаты”.