Гарпия американского правосудия высосала все мои компоты. Я чувствую себя воздушным шаром – пустым и нагретым. Поставив мне долгожданный штамп, судья раздавила им жука моей прежней жизни. Фанфары смешались со звуком сливного бочка. Горизонт, все эти годы заполненный ожиданием судного дня, стал чистым холстом. Туманная белизна его поверхности скрывает любое будущее. Можно быть кем угодно. Хоть Тамарой. Глажу собаку, и я – собака. Учу испанский. Флиртую с толстяком и заикой. Начинается новая, загробная жизнь.
"Граница!", – кричит проводник, и я, вдруг, просыпаюсь. Что это за станция? Как я здесь оказался? Не знаю. Но выглядит интересно. Интересно и страшно. Страшно интересно. Дрожу, улыбаюсь, и выблевал чайку.
Тошнота неспроста. Момент ведь могучий, и жуткий. Прыгнув с мыса, не знаешь куда попадёшь. В "оставайся мальчик с нами", или просто на камни? Меж тем, на перроне, целуются парни, цветущие губы, миндальные негры. И ветер, как ласки возлюбленных – мягкий. Наполненный бесконечными волосами девушек из Эль Сальвадора, Мексики и прочих мест, где едят цветок пальмы. Им пропахло здесь всё. И бездомным. "Каждый бомж – капитан", – говорю себе я. Как и я. Дома нет. Есть только гавани и воды. Фантазии о Гаване – её влажных тропических детях, закатах и фруктах. Главное не увязнуть в говнах.
Чем больше печатей, тем больше возможностей. И ремней, которые привязывают тебя к конкретному государству. Освобождаясь от спрута родины, я чувствую как меня охватывает новый, американский спрут. Доживу ли я до открытых ворот, или так и буду скребстись в них, пока не сточу карандаши пальцев?
Экспедиция затерялась, и её участники сошли с ума. Бродят по джунглям, гладят бархатные спины пум, дают себя щупать разного рода незнакомцам, которые выходят к ним из листвы и озёр.
У меня получилось! Я провалился в свободу, и более не представляю себя частью чего бы то ни было. Меня нет. Я – это ежесекундное стечение обстоятельств; песни птиц, утопающие в вое койотов. Что-то щелкнуло. Где-то хрустнуло. Из дыры выпал человек. Голый и лысый, как всё, что мне нравится.
Отрастёт ли моя борода прежде, чем я раздобуду последний штамп, прыгну за борт, и обнаружу себя на улицах Хо Чи Мин Сити, в священном навозе Калькутты, или хотя бы орлом на руке у монгола? Очередная чайка лезет изо рта.
Срать на страны! Всякая нация больна пограничником. Везде требуется доказать, что ты не овчарка. Врастать в стул перед окошком. Принадлежать либо тем, либо этим. А я не хочу принадлежать. Хочу то там, то тут – как сыпь.
Младенцем топнула нога. Из жопы ссыпался песок. Но уцелел сосок! А с ним и надежда лактировать на островах карибского бассейна.
Я слишком долго просидел на этом стуле. Так долго, что превратился в сидение. И позабыл, зачем сижу. Теперь вот растерян. После суда должен был включиться новый, следующий мир – глава два. Чёрта с два! Вокруг по-прежнему Америка.
Я не люблю никуда прибывать. Пусть тёплые горбы верблюда так и качаются у меня перед глазами. Для этого я здесь. Ради мира без виз. Человек в ожидании жизни. Мечтаю о мачтах. Ещё дирижабле с питбулем. Путешествовать, как Эбола.
И, всё же, бывает, о доме. Не прошлом, а месте, где с полок на тебя смотрят черепа шимпанзе, и тому подобные трофеи человека, пережившего малярию.
Дом недоступен. Шимпанзе недоступны. Доступно буррито.
Из окошка выглядывает голова вежливого бюрократа, и просит ещё подождать. Про то же мне текстнула смерть.