Засмотревшись на свечи храма Святой Смерти, я получаю в личку её мудрость: память – это не просто склеп с прошлым, а зеркало, в которое смотрится бытие. Только так бытие и можно увидеть – через его отражение. В текущем моменте бытие происходит, но не осмысляется. Мы реагируем на него аппаратом тела. Однако чтобы постичь происходящее, необходимо, чтобы оно достигло своей полноты, закончилось, став записью, которую можно отсмотреть и усвоить.
Премьера проходит во сне: занавес век опускается и человек умирает на время, давая мозгу возможность упорядочить прожитое за день. Возникающее из этой канцелярии бытие предстаёт не событием, а отсылкой к нему, его отпечатком.
Жить – это целоваться с призраками. Призрак является воспоминанием, памятью здесь и сейчас, в текущих соображениях, чувствах, артефактах (фильмах, текстах, фотографиях…). Речь не об оглядке, а о рефлексии; лаге между когнитивной и непосредственной действительностью. Аккумулируя прожитое, память служит нам средством бытия в настоящем, самим сознанием; помнить – значит, быть.
Мне нравится превентивная ностальгия, которую навивает это призрачное бытие – память о смерти, позволяющая тосковать по текущему моменту и упиваться им, получать удовольствие от его скоропостижности. Нравится кривизна зеркал памяти: разница между событием и воспоминанием-о-событии.
Память не беспристрастна – всё, что попадает в её сети тотчас же искажается. Призрак ссылается на то, чему не соответствует. Бытие приоткрывается лишь в фантазии-по-мотивам действительности, и напоминает VHS-кассету с вязью случайных, прорастающих друг из друга осколков перезаписанных фильмов.
Если грань между фактом и выдумкой условна, значит, мы можем твориться произвольно, в лихорадке воображения, без оглядки на тверди. Как маги.
Человек шагает по улице. Этот факт можно установить, но в него не вместить полноты бытия. Человек шагает и здесь, и там – в облаке пара над головой: мире культуры и грёз. Его сновидение не измерить, не взвесить. Как и не исключить из факта бытия. Фантазии человека не менее реальны, чем его поры и ногти.
В этих мыслях я нахожу повод для искусства – чувство фильма, задача которого не в том, чтобы рассказать историю, и обрести покой, упорядочив своё бытие трёх-актовым нагромождением театральных уловок, а в том, чтобы поймать призрака жизни, бросить ближнему твой наполненный ею череп. В конце концов, культура – это социализация грёз, обобщение частных бытий. Каждое новое поколение расширяет пространство фантазии для всего человечества.
Конфликт не нужно искать – он очевиден: жизнь искрится красотой, но смерть неизбежна. Природа фильма, в этом смысле, эротична. Фильм выражает желание жить, и чувства, вызванные обречённостью этого желания. От выхода из матки до входа в могилу происходит перегон воспоминаний: из умирающего тела в культуру. Присев на корточки, и откладывая икру фильма, книги, фотографии, человек обретает бессмертие.
Жизнь напоминает праздник на кладбище. Призраки перетекают из черепа в череп, и так нарождается город, коллективное бытие, собранное очарованных хоботками наших камер, и сообщающее: вот, что меня волновало.