“Смотри”, – говорит Тина, и торжественно распахивает сумочку. Внутри: кошелёк, телефон, леденец и анальная пробка. “Это моя анальная пробка”, – уточняет Тина. Не зная, что на это сказать, я говорю: “Красивая”. “Да?! Тебе правда нравится?”. Её глаза блестят, как у ребёнка, который только что принёс рисунок маме. “Э… ну да… А чему тут не нравится?… розовая, маленькая…”. “Ну бля!!! Вот мне все говорят, что она маленькая. А какой ещё она должна быть? Это же моя первая пробка. Взяла на пробу, а там посмотрим…” Чувствуя себя провинившимся, я пытаюсь уверить Тину, что только такого размера анальной пробкой и нужно себя затыкать, но она затыкает меня, и предлагает “пойти в парк набухаться”.
1
Тина – афро-индианка; “слишком тёмная для белой, слишком светлая для чёрной”. Папа – из мавров, мама – из Чикаго, но говорит, что папа “чистый немец”, “белый адвокат”. В обществе, вся жизнь которого строится на политике идентичности, такая расовая неразбериха оборачивается ночными кошмарами: Тине снится, будто она – одна из черепашек-ниндзя, спешит на миссию, и, вдруг, все черепашки оборачиваются, и смотрят на неё. “Ты не одна из нас”, – говорит Донателло. В этом месте Тина просыпается. “Я белая ворона. Только не белая…”.
Вероятно, поэтому нам так легко найти общий язык: ведь я тоже хз, и ни к месту. На этой почве мы заходим в гастроном, и открываем для себя мир бутылки вина за $3,50. На двадцатом глотке оно ничем не уступает бутылке за 8, 12 или даже 17 американских долларов. Другое дело утро, но утро – это завтра. А сегодня Тина делает глоток, и убирает волосы со лба:
– Видишь шрам? Это я подралась. С лучшим другом! 7 лет мы дружили, не разлей вода, я его мамку знаю, блин, а он… Чуть выпьет, сразу становится агрессивным, пытается уломать меня на секс, “дай отлижу хоть”, говорит. А я не хочу, он для меня не про то. Короче, слово за слово, начали драться. И так оно как-то пошло, разошлось, что он, вдруг, взял, и ебнул меня стулом. Прямо поднял и хуяк мне об голову. Я заорала! Соседи, понятное дело, вызвали ментов. А мне только этого не хватало. Я же на испытательном сроке, и тоже за драку, поэтому любая подобная хуйня может отправить меня обратно за решетку. В общем, приехали менты, начали задавать вопросы, а я пересрала, и запизделась. Они меня спрашивают: “Как вас зовут?”, я говорю “Джейн”, это моё Starbucks-имя. Они посмотрели в мои водительские права, и такие, “ну-ну”. В итоге, выписали штраф за “сопротивление расследованию, усложнение работы офицера полиции”, чё-то такое. Теперь меня вызывают в суд, и мой соц.работник говорит, что это реально нарушение условий испытательного срока – т.е. могут вернуть в тюрьму. Мне, чувак, теперь так хуёво от всего этого. Так что давай лучше выпьем пока можем.
– Так, погоди, не паникуй! Тебе просто нужен адвокат, который объяснит судье, почему ты, избитая женщина на испытательном сроке, запизделась.
– И главное до этого всё было заебись, жизнь только начала налаживаться. Была на выходных на пати, вышла в курилку, стою вся такая сладкая, хорошо мне, и тут ко мне подходит охуенная баба, азиатка, персик, хочет сигарету стрельнуть. А я ж нюхнула, осмелела, и говорю ей чисто по-приколу: без проблем, крошка, но только если ты покажешь мне свои сиськи. Та замялась, оглядывается, говорит: “не, ну раздеваться я на людях не буду, конечно, но, это… можешь потрогать меня под топом”. Прикинь! Мужика бы за такое распяли, но между чиками все иначе. И вот я думаю: бля, мне скоро 30, почему я раньше никогда не осмеливалась на такие загоны? Толку теперь с этих знаний, если меня отправят в тюрягу…
Несмотря на загоны, с виду Тина, как лебедь. Мне нравится этот контраст. Я люблю наблюдать за тем, как к ней, – такой изящной и хрупкой, – подплывают крейсеры мужиков, мол, “эй, детка”. Папки не знают, что “детка” способна ломать человеческие руки, за что ей, собственно, и дали первый срок.
2
Тина работает на двух работах: официанткой в веганском кафе, и официанткой в ресторане, известном не столько своими стейками за $80, сколько репутацией места, куда преуспевающие белые финансисты из близлежащих небоскрёбов водят любовниц на ужин.
– И чё, вкусные стейки за 80 бачей?
– А я откуда знаю? Никто из персонала их ни разу не пробовал. Нам дают скидку, но для меня, что $80, что $60 за стейк – это ту мач. Бесплатно нас кормят только мексиканским куриным супом. Повара все мексы, официанты чёрные, менеджер – белый. Но, кстати, классный – Джерри. Он любит цветных, работает в нашем ресторане 30 лет, и не может поворачивать голову, только всё тело целиком. Ещё в 90-х, на корпоративе в честь своего повышения, Джерри поскользнулся и упал у бассейна, сломал шею, прикинь? Мог отсудить у компании тучу бабок, но не стал подавать в суд, и таким образом устроился на вечную работу. Везуха?!
– Да уж… Так, ладно. На коня и домой?
– Не хочу больше бухать, подожди, не кипишуй, давай лучше дунем. У тебя есть листок для косяка?
– Увы…
Кусты зашуршали.
“Эй, ребята, привет, могу закрутить вам косяк, если поделитесь травой!”.
За столик в парке, где мы расположились, подсаживается голубоглазый незнакомец с карамельной кожей.
– Тебя как зовут, ниггер?, – спрашивает Тина.
– Маркус. Я, вообще-то, из Пуэрто Рико. Работаю вон в баре, обычно дую здесь после работы. А вы чё?
Тина протягивает Маркусу пакет изумрудных растений.
– На, крути, Маркус из Пуэрто Рико.
3
Заскучав в ожидании, Тина просит меня вспомнить “что-то дикое из детства”.
– В моём детстве считалось круто ходить с пакетом, на котором стоит логотип той или иной марки импортных сигарет: “Marlboro”, “Camel”, “LM“…
– Зачем? Типа чтобы окружающие думали, что ты всё время из магаза возвращаешься, и у тебя куча бабла?
– Нет. Просто считалось круто иметь кулёк с заграничным лого, надпись модная, на английском, как в кино про USA.
– Но это же реклама.
– Это свэг.
– И пропаганда курения. Родаки не возражали?
– А чему тут возражать? Это же не клей нюхать…
– Дичь!
– Сама напросилась. Теперь твоя очередь.
Ухо Маркуса вырастает. Язык гуляет по шву косяка. Под кручёными ресницами сидят два бриллиантовых глаза. Как бабочки на свидании. Пока он, – индеец из Пуэрто Рико, – смазывает трубку мира слюной дружбы народов, я беспокоюсь о полном отсутствии внимания Тины к его присутствию. Она смотрит на звёзды, вспоминает “дичь из детства”:
– Хм… Кульков мы, конечно, не носили, но… у моей мамы было биполярное расстройство. Когда ей было 7 лет какой-то мужик попросил её помочь донести продукты до машины. Там он её и выебал. Мама прибежала домой, рассказала всё бабушке, а та её выругала, мол, “нечего одеваться, как шлюха”. После этого мама возненавидела всё, что связано с сексом, и с головой уверовала в бога. Когда мне было 9, и она узнала, что я поцеловалась с Чарли из дома напротив, она меня отпиздила, побрила наголо, и целую неделю водила по супермаркету, кричала там при людях: “смотрите на эту маленькую шлюху”.
– Готово! – воскликнул Маркус, и предъявил сверкающий косяк.
4
Глаза Тины – красные, как ножевые ранения. Взорвав косяк, она отняла у меня фотык, сделала мой снимок, и теперь зачем-то показывает его Маркусу:
– Ну как?
– Ээээ… Всё круто, все классно, прикол…
Тину не убеждает его щедрая улыбка.
– Насколько круто, ниггер?
– Я…
– Так, Тина, – говорю, – ты чего?
Тина не слышит.
– Что значит круто? Ты бы выебал эту фотку?
– Чё-ё-ё?
– Тина, попустись…
– Потому что я бы выебала эту фотку, ниггер.
В результате этого словесного фейспалма, над парком повесилось молчание. Даже коты, и те перестали подмываться. Всем стало неловко и скверно.
Первым пришёл в себя Маркус:
– Так, ребята, всё найс, я лайк, мне пора…
– Постой! – говорю ему я, и встаю вслед за ним.
– Постой, – говорит мне Тина, и снимает свитер.
Вижу сосок. А от Маркуса и след простыл.
Нахлынув на меня, как море, Тина обнимает меня лебединым шеями своих рук.
– Видишь, какой умный ниггер нам попался, понимает тонкие намёки...
– Ну я бы, всё-таки, перефразировал…
Не желая меня слушать, Тина желает меня, и медленно засасывает в свои недра моё испуганное лицо. Я, к тому времени, затяжка №6, и нахожусь в эпицентре панической атаки. У ситуации так много отягощающих обстоятельств, что мне, пожалуй, пора. Но как же гуманизм? Я не хочу обидеть подругу, которая только что пережила насилие и вот-вот отправиться в тюрьму. В итоге, нравственно смиряюсь. Тина садится на меня, и своим трением стучится в мои двери. Я озираюсь, смотрю, не идёт ли охранник. Идёт! “Охранник!”, – радостно кричу я Тине, но в середине возгласа успеваю изменить интонацию на печальную. Либидо сорвано. Идём в метро.
– Ко мне нельзя, – говорит спустя две станции молчания Тина. – Мой лендлорд – мусульманин, и сдал мне комнату при условии, что я не буду водить “джонов”.
– Ну что ж, – говорю я с облегчением, – значит, по домам...
Тину это отсутствие мужчины с моей стороны напрягает. Достав из сумочки с анальной пробкой леденец, она заглядывает мне в глаза, и начинает сосать его так бесконечно вульгарно, что я окончательно теряю пол, а с ним и гендер.
Осознав это, Тина переводит взгляд на других пассажиров: сонного хипстера, бородатого бездомного, и, наконец, на строителя. Все они теперь пожирают её взволнованными от желания и стыда глазами. Строитель и вовсе напоминает хамелеона: правый глаз таращится на Тину, левый на меня. Казалось бы, всё к лучшему. Но вселенная, не без участия умеренной алкогольной интоксикации, неожиданно засыпает меня градом экзистенциальных вопросов:
“Какого хуя? Зачем Тина это делает? А с другой стороны – может, со мной что-то не так? Почему это строитель хочет, а я нет? Я же социалист. Где моя классовая солидарность? Неужели вот он – тот самый миг гибели эроса?”
Не в силах больше выносить всё это бытие, я выхватываю из рук Тины леденец, вонзаю его в своё горло и шиплю им, как подколодная гадюка:
“Хватит! Мужчины – тоже люди!”.