1
Мне больно открывать инстаграм – видеть губы, конечности, уши. Лица, ныне заключённые в плоскость экрана, кажутся мне открытками из потерянного мира: вроде того воскресенья, когда ветер качнул кроны, солнце выстрелило светом, и её голова превратилась в рыбу с хвостом из волос, чёрных кос, моих красных, как зуды, желаний. И, вдруг, мир крон накрылся “короной”…
Протискивая глаз в жалюзи карантина, я тоскую по запахам шей и блеску коленей, напоминающих лысины лилипутов; по полузакрытым, закрытым, или, напротив, распахнутым, как алмазные бездны, глазам – их умению вспыхнуть, и засасывать меня невидимым спрутом. А я и рад! Мне вообще нравится гулять в растениях, искать свет для её лица, наполнялся им, как детвора наполняется матершиной в компании пьяниц. Их лица – точно розы, царапающие её плечи, – тоже пурпурные.
Урна мурчит котами жажд, набрякших похлеще пандемии. И вот уже поплыли миражи: с изнанки маски шевелится язык медсестры. Её руки принадлежат всем больным мира. Чтобы почувствовать их, нужно заболеть.
2
Лица – сладкие пасти. И пропадать в них поэтому – сладко. В эти странные дни карантина мне не хватает прогулок с аппаратом и лицом: видеть, как его ресницы нарезают воздух; как лицо жмурится в свете, выходит из берегов, и расползается в улыбке, образуя контуры той единственной географии, гражданином которой хотелось бы стать. В стране лица не нужна грин-карта – достаточно боя в груди. Бой подталкивает скелеты друг к другу. “Ближе, ближе” – вот о чём стучит сердце. Или это колокол…?
Под лицом – бесконечность; этажи существа. С ним можно кое-как якшаться и в онлайне, но это – протез: керамический глаз… Без тела человек – не человек, а ссылки, столбики и строчки. Ничто не пахнет. Ничто не облизывает ничто.
Меня тошнит от асоциальной социальности сетей. Я не хочу “зум”. Хочу зумироваться с пешеходом – его скулами, лопатками, сухожилиями.
Мясо наступает, время истекает – смерть подъедает нас с краёв, все коржи и бисквиты; все дни, предназначавшиеся поцелуям. Течь могло бы не время, а мы! Но где мы? В катафалке весны. За баррикадами рулонов и консерв – в масках, за которыми уже и не вспомнить как выглядят губы...
Впрочем, нет худа без добра, ведь ещё уцелели глаза. Ах, до чего у всех красивые глаза! Чтобы понять это, пришлось надеть всем медицинские хиджабы.
3
Можно говорить о пандемии “в общем” больших политических смыслов. Но ведь важно и малое: повседневность "чумы", и то, как "чума" меняет повседневность.
Проходя мимо, прохожий (едва) заметно отводит лицо в сторону. Задерживает дыхание. Избегает даже взгляда, как если вирус можно наморгать друг на друга.
Я не виню его. Ведь сам таков, и понимаю почему мы практикуем отморозков. Но чувствам нет дела до знаний: какими бы причинами ни была продиктована наша организованная асоциальность – она причиняет боль.
Бездомный плюёт в мою сторону, когда я соблюдаю дистанцию. Не поэтому ли некоторые извиняются, обходя ближнего стороной? Прочие молча переходят улицу. И только цветы и собаки тянуться ко мне, как губы к молочным соскам.
Мы собираемся на акцию протеста. Товарищ протягивает руку, но я отказываюсь её пожимать. И моментально понимаю – проиграл. Себя. Его. Человека. “Прости, – говорю. – Но у меня нет денег заболеть в этой стране”. “Понимаю…”, – отвечает его культура и вежливость. А человек молчит, и что-то поломалось.
4
Угроза смерти повышает сознательность тел. Квартиры превращаются в монастыри и спортзалы. Граждане антиутопии всё громче поют в душах. И узнают, что тела – это не просто соблазнительные вазы, во мгле которых обитают души; что тело – это ты; что сила людей, само общество, сокрыты в заговоре тел. Их ныне прерванном соучастии.
Стук почтальона в дверь, пешеход, идущий "слишком близко"… – как любить в этом новом царстве страха? Ведь страх не прекратится с карантином. Пандемия явно вдохновит ренессанс гермофобов. Некогда СПИД надел на удовольствие гандон. Что же наденет на всех нас Covid-19?
И, всё же, я надеюсь, что черти плоти сильнее здравого смысла. Однажды “корона” упадёт с наших голов. За ней последует и голова. Мы станем рыбами, рванём под свет, под кроны, в глупость страсти. Фюрер рассудительности ещё некоторое время будет одёргивать нас страхом, но всё это будет постепенно оттаивать, давать осечку, пока тело, наконец, не встретит тело: на лавках и в парках, крышах и пляжах, у озер и в поездах; на галёрке лектория и кинотеатра, даже по-старинке — в постели, – революцию совершат тела.