1
Облизываясь, парень зашагал к девушке в шортах. В ответ на его настойчивую походку она пытается закрыть глаза ушами – её мочки вытягиваются и, в конце концов, рвутся. Но парень всё-равно надвигается, ведь решил попытать счастья. И пытает её: “не хотите гулять?”, спрашивает, поднимая с пола две мокрые мочки. А она: “не хочу, вы без маски”. Он: “нате”. Она не берет – говорит: “Нет, оставьте себе, там микробы”. В этом месте я всасываю глаза в череп. Каково это быть девушкой в шортах, и протискиваться сквозь душную икру мужских взглядов?
Капнув, парень ретировался. На следующей станции вышла и она. А ещё через одну в вагон закатился бездомный без ног, без ушей, и без шансов; увидел мочки, обрадовался, положил себе в рот – и поёт. К утру она в нём прорастёт. Как ива, уходящая корнями в его сердце, а ветвями – в озеро над ним.
2
Испытывают ли пассажиры пламенное желание в связи с карантином? Сколько вокруг плеч, пупков и томления? О чём думает эта девушка с впавшими глазами? Язык не поворачивается к ней обратиться: “Послушайте, могу ли я поговорить в ваш висок? Тот, в который шепчет ветер. Тот, который пахнет жасмином. Тот, в котором я потеряюсь и найдусь?”. “Вы сумасшедший?”. “Да. Но не сейчас”.
Нечто подобное происходит и с тем стариком. Сморщившись, как отверстие, он отчаянно пытается читать книгу о птицах Западной Вирджинии, но глаза его не попадают в клювы; оказываются в трансгендерном бюсте напротив.
“Сексуальные домогательства временно недоступны. Прикусите выпадающий язык”, – шипит динамик метрополитена; уборщица из Гондураса выметает из вагона ворох эрекций, снов и песен, мою американскую мечту.
3
Ладонь девушки движется с его плеч до ягодиц. Вопрос лишь в том, где именно она сожмётся. Известно, что девушки, которые сжимают булочки своих парней, богаты смехом. Спины сжимают владельцы собаки. Поясницы – чувственные натуры. Ну а плечо – твоя сестра, братишка, приятель, и прочий не желающий с тобой спать человек. Это не означает, что спать со своими друзьями и сёстрами нельзя. Но пусть она возьмёт его за ягодицы – ведь так интереснее жить.
Мужчина вздрагивает. Ему неловко, ведь “люди смотрят”. Но дело сделано – он ею взят, и ей принадлежит. Здесь раздаётся хруст: в его паху прорезалась пизда на меху. Пошляки называют её “киской”. Но киска здесь только он – румяный, и чуточку бледный, с её ладонью на своих мякишах.
Чем длиннее её ногти, тем краснее щёки мужчины. Под его шерстью скрывается мальчик. И так всегда – чем внушительнее псина, тем больше в ней щенка.
4
Остановка – банк, следующая – музей искусств. Там сейчас сплошная стройка, и на ряду с нарядными посетителями приоткрывшихся ковид-баров, в вагон метро заходит армия рабочих: белаз за белазом; каски и свёрла; у каждого – молот. И жилы – лианы, покрытые слоем асбеста.
Чем больше в вагоне рабочих, тем тише нарядные люди. Их шепот, как шорох банкнот в кошельке, и на вид они все, неизменно, вараны.
Сейчас не время гулять в таких бусах. Вид жемчуга раздражает бездомных. Они начинают лизать свои ноги; бродить по вагону, рыча на блеск туфлей; как акулы – в постоянном движении, чтобы не задохнуться, показать, что они не просто тени, отброшенные людьми на мостовую.
Когда варан, поправив какаду, заговорил про Баскиа, бездомный вынул хуй, и сжал клаксоны – беседа об искусстве прекратилась.
5
А на другом конце вагона – сад: подростки сливаются в море губами. “Моё сердце”, говорит она ему, и два эти слова просачиваются сквозь меня, как монеты в копилку – со звоном; капают по костям; на эхо барабанного боя, в сумерки весны, на “моё сердце”, висящее с высунутым языком.