В палатке на парковке имени Мартина Лютера Кинга я получил свою первую порцию файзер. Вынув иглу, медсестра протянула мне таймер. Я – бомба. Через 15 минут не взорвался. Мне выдали значок, и отпустили. “I’m vaccinated <3”
Весна похожа на нудистский пляж. Идёшь по солнцу, а кругом бутоны. Различных форм, и все они цветут. Как люди, раздетые настежь. Так славно! И неприлично. Всё, что тут остаётся – быть пчелой, и собирать пыльцу на терпкий пестик.
Вакцина начинает действовать. Об этом мне сообщает голос Илана Маска. Набухая в недрах моего черепа, чип требует купить акции Tesla, но я прошу двойной эспрессо, и стряхиваю илона из лона. Бог-атлант, бог лохов – нах.
В старбакс заходят два парня в одеждах мед.братьев. “Кому-нибудь нужна ещё вакцина? У нас осталась одна доза”. Парочка хипстеров переглядывается. В его глазах больше любви, чем у неё, и он говорит ей: “давай-ка ты, детка”.
Ей нравится, что он весь целиком такой её. Улыбнувшись, она просит его не забыть про салфетки, и исчезает с незнакомцами в одеждах мед.братьев.
– Это откуда? Из какой больницы? – спрашивает хипстера старушка, стоящая по правилам в двух метрах.
– Не знаю, – говорит он и бледнеет. Его пришедшее в движение лицо сообщает о внезапной активности мысли. Достав телефон, он быстро в него что-то пишет. Но поздно. She’s vaccinated <3
Говорят, что от “файзера” снится космос. Мне снится карамельная рука. И я целую её в жилы. Синие, словно губы русалки. Затем просыпаюсь.
Моё тело всё ещё шагает под солнцем. Сползая по апельсиновому небу, его лучи превращают даунтаун LA в челюсть – клыки небоскрёбов впиваются в тучи, как в дыню, и тучи, как вата, а я, как тучи, и это пишет комментатор на фейсбуке: “вата!”.
Выключив телефон, я выключаю родину, и возвращаюсь в золотую клетку – в американский торт, в калифорнийский рай. Ни Евы, ни Адама не видать. Локдаун. А я ищу змею.
Мальчик из ассоциации молодых христиан накачал губы, и просится их на мне испытать. “Ты уже вакцинировался?”, спрашиваю его я, и понимаю, что смерть неизбежна; рассудительность – это возраст.
Мой дядя умер, но его усы продолжают шевелиться в моей голове. Память делает его бессмертным. Пока тебя помнят, ты жив, даже если и мёртв. Вот и дядя мой – умер, а жив: во мне, и всех, кто знал его шутки, кто с ним танцевал, и кто помнит его обглоданные руки на руле автомобиля, мчащегося из советского мира в Европу. В дороге, в дороге, в дороге – мой дядя. Красивый мохнатый мужчина, который слушает джаз. Так и уехал – длинноволосым.
Я пока здесь, не уехал, плыву. Солнце будоражит файзер, а файзер меня. Как кумбия, пляшущая на мексиканских радиоволнах. Розы окружают палатки с бездомными. Сады глотают дома. Плечи, шеи и скулы, колени, рога и хвосты – всё зовёт, зазывает меня, но не жителя этой палатки, таращащегося сквозь весенние массы в омут своей демисезонной безысходности.
До пандемии его не замечали. Теперь же он наводит ужас на прохожих, которые шарахаются уже не только от запаха нищеты, и узнавания себя в падших ангелах, а от звериного ужаса перед невидимой болезнью – куда менее смертоносной, чем рыночная повседневность.
Впрочем, шарахаться подустали. Жизнь будто бы налаживается. По крайней мере все делают вид, что это так. На лозунг “back to normal” есть спрос. А всё, что дурно пахнет можно окропить духами. Оказавшись не в состоянии измениться, “страна свободы” переживает гипернормализацию, знаменующую новую эпоху застоя.
“Всё ок”. И это тревожит. У всякого “ок” мне хочется проверить пульс; убедиться, что вязкое чувство “нормальности” исходит не из застенок бархатного гроба.
Поэтому я нюхаю, как пахнут люди – телесами. И тем, под чем прячут запах телес. Союз телес и парфюмов даёт аромат цветочного мяса. Лучше прочего пахнут затылки. А во рту слишком мокро. Но сладко. Так что по ртам я скучаю.
Рты ещё не вернулись. Прохожий хочет, но пока опасается щупать незнакомца. И в этом мучительном томлении преисполняется красотой, как всё, в чём колотится сердце и бегает кровь. Не желая превращаться в гарпий, утомлённые локдауном люди наводняют педикюрные салоны; и сверкают оттуда веерами лакированных пальцев, которые возделывают на коленях рабы самой лучшей страны. “Всё ок.”
Добравшись домой, мой файзер открывает фризер с аптечкой для эмигрэ: там нет водки и пельменей, но есть борщ. Растопив его свекольный кристалл, я заливаю его в своё тело под пальмой, и становлюсь, как красный Халк – всесильным.