По мере жизни собака не становится кошкой, а ёж – антенной. Всё это лепится вместе, в замесе, как тесто; в процессе – творится, слипается в сумму, моргает единственно доступным образом – по-своему.
Суть брожения каждого – в смычке: я не превращаюсь из чего-то одного во что-то другое. Я продолжаюсь, разворачиваюсь, углубляюсь: в себя, и мир – вгрызаюсь, как в окорок, в жизнь. Брызжет слюна. Брызжет моя подруга на локдауне: стонет, дрожит и льётся прямо на постели. И я, и ты, и эта девушка – река; впадая друг в друга, мы образуем океан. Где-то в нас уронили полено. Позже – рухнула в воду коза. Но река есть река. Привнесения и перемены не делают её чем-то прочим – например, парапланом. Насыщенность – вот что меняется. И интенсивность.
1
Перемены не сводятся к переменам во взглядах. Любые взгляды – эхо большего процесса. Но не его причинное содержание. Контентом остаётся человек.
Мой Ленин не про Ленина, а про меня. Локдаун оказался перевалом. Словно заведующая рыбным отделом, я получил возможность оглянуться на склад, посчитать чешую, трогать рыбин за жабры и брюха – перебрать-перемять всё, что собрано в сети за время гуляний по морю. Себя!
Я – лосось. Да, внутри меня жир, и москаль, и хохол, также – мясо красивого красного цвета. Таково моё знамя. Однако знамёна – лишь блики над озером сердца, пары над тварью, её эхо и дрожь, отражения грёз, вспышки грома.
Загляни в мои уши – ослепнешь от молний. Внутри черепа там – дискотека. Под дискоболом пляшут охуевшие мыслишки. Верхний брэйк. Нижний брэйк. Вальс и тверкинг. Доносятся скретчи диджея с иглой на пластинке и в жиле. А в лаундже – сосутся распутные черти. Бит им поставляют весенние грозы.
О чём это? О том, что есть нечто важнее взглядов. Люди! У всех них имеются взгляды, конечно, но речь не о том, что поют коммунисты. Речь о том, почему и зачем поёт каждый из нас в трубу горла. Почему этот так и такое? Отчего именно эти слова подбрасывает в небо, как щенков, его язык?
Ответ прозрачен, как майка русалки: каждый из нас поёт себя. И ценность этой музыки не в том барабан или скрипка. Ценность в том, что она про меня, про тебя, про неё, про мы-нас. И без каждого нету оркестра.
Социализм – это люди. А люди сотканы из человека. Чем больше разного в его и их букете, тем солнце жарче лижет наши щеки. Они золотятся, и мы – карамельки, конфеты, и липнем на дёсны любимых.
Веснится весною веснянка! Приснись мне чудесная рыба; насыпь икры в череп – давай открывать наши губы, как сомы; хочу превратиться в кретина от мая.
2
Я вышел из советской матки мокрым. Во мне галопом скачут крови. Из разных банок слитых в чашку. То, что ты называешь кацапом, я называю крылом. Вот оно, и вот перья. Ты тоже разденься. Дай увидеть свои. Дрозд и дятел. Хохочут. Ебутся. Оргазмы и кваки, и чваки, и звуки засосов. Прекрасно!
Я не стыжусь своей истории. Она – моя. Без купюр. Целиком. Со всеми трупами и счастьем. Делись своей, или умолкни. Пили свой сук, а мне не надо пилить, сука.
Какое бы слово не вооружала сволочь, их пули бессильны перед фактом: это – я. И если это – я, то в этом – моя сила. Каким бы это ни было – моё. И ничего я не хочу забыть, перечеркнуть, отбросить, кансельнуть.
В людях – каждый. И каждый – во мне. Углубляясь в себя, я углубляюсь в человека, и ощущаю, как ток бежит по венам ската. Как я – лечу. И как меня щекочут красные кораллы.
Советский, русский или украинский? Цельный! Цисгендер? Допустим. Мужчина? Ну ладно. И кожа сгодится. Вообще, всё годится. Всецело себя и тебя принимаю. Чего и желаю всем ближним. А прочие могут подмыться.