1
Несмотря на то, что праворадикалы автоматически причисляют к «левакам» любого представителя ЛГБТК+, люди с левыми взглядами остаются редкой птицей на постсоветском квир-ландшафте. Ничего удивительного в этом нет.
Во-первых, в ЛГБТ-сообществе ещё жива память о 121-й статье Уголовного кодекса СССР «О мужеложестве»; в отличие от памяти о декриминализации гомосексуальности в 1917-м (позже раздавленной, как и другие завоевания Октября, сталинской реакцией).
Во-вторых, в вопросах гендера постсоветские левые остаются преимущественно консерваторами. Даже те из них, кто не являются гомофобами, считают гендер буржуазным капризом, неразрывно связанным с неолиберальной политикой идентичности, которая отвлекает от более важных социальных вопросов.
Подобное отношение характерно для классиков марксизма, и до середины ХХ века оставалось общим местом международного левого движения. Конечно, в этом движении всегда было множество квиров, и тех, кто боролся за гендерное равноправие (при чем, задолго до того, как концепт гендера появился). Однако настоящий сдвиг в обогащении классовой борьбы спецификами разнообразных социальных групп произошёл в 1960-е, благодаря Новым Левым.
К сожалению, данная тенденция обошла советских левых, отрезанных от своих западных товарищей Железным занавесом, и куда медленнее отмокающих от ортодоксий и предрассудков термидора. Хрущовская 121-я статья, фактически, повторила сталинскую 154-ю. И, при этом, появилась в период «оттепели», что само по себе даёт представление о глубине реакции, из которой нашим левым предстоит выплывать на свет инклюзивной социальной борьбы.
В результате вышеописанного консерватизма и близорукости, отечественные леваки по сей день не в состоянии проложить мосты солидарности к ЛГБТК+. Итогом этого является то, что, начиная с 1980-х, гегемоном всех меньшинств, включая квиров, является неолиберализм, очистивший их от революционной составляющей, и успешно интегрировавший их в свой имперский проект.
2
Проблема не в идентичности, и не в политике идентичности, а в том её изводе, который утверждает порядок, чьими жертвами являются люди, идентичности которых используются для его утверждения.
Проблема не во «второстепенности» проблематики ЛГБТК+, а в её редукции до вопросов принятия и репрезентации. И то, и другое – важно. Однако, в отрыве от социальных требований, ведёт к деполитизации, или обособлению в гетто малых сообществ, замкнутых на своих идентичностях, друг с другом не связанных, и, в политическом отношении, безопасных для системы.
Процесс деполитизации квира является процессом его нормализации, которая противоречит квирности как торжеству отличий, ненормальности, трансгрессии за рамки всякой нормы. Норму квир низвергает. Поэтому «нормальный квир» – это примерно то же, что «системная оппозиция» – то есть, отсутствие оппозиции, её нейтрализация, посредством встраивания в действующую систему власти.
Неолиберальная нормализация квира подразумевает весьма конкретную норму – «гомонормативность», которая навязывает и утверждает стандарт того, каким должен быть «правильный», «хороший», «приемлемый», «нормальный» квир: это преимущественно белые пары хорошо образованных геев и лесбиянок, жители больших городов, люди с высокими доходами и исключительно либеральными взглядами. И никогда не чёрный транс из-под моста.
«Гомонормативность не оспаривает доминирующие гетеронормативные представления и институты, а поддерживает и сохраняет их, в обмен на возможность существования демобилизованного гей-сообщества, и приватизированной, деполитизированной гей-культуры, одомашненной, и основывающейся на потреблении». (Lisa Duggan)
Отсюда возникает вопрос: что вообще такое «ЛГБТК+ сообщество», и сознают ли себя его равными участниками белый гей из Беверли Хиллс, и мексиканская трансгендерная проститутка в автозаке иммиграционных служб? Что между ними общего? Да ничего! Как и нет ничего общего между сытой пригородной мамашей на Женском марше, и продающей ей сосиську иммигрантке из Эль Сальвадора.
Наличие пизды у обоих не проясняет мамке пиздеца её прислуги, которую, в отличие от мамки, и милых мальчиков и девочек из НГО, вообще не волнуют феминитивы. Грантовым мастерам правильных окончаний нечего сообщить деревенскому гею, и матери-одиночке, работающей на заводе.
Неолиберальное «ЛГБТК+ сообщество» – это не реальная общность всех квиров, а привилегированная каста интеллигентных людей, которая монополизировала право политического и всякого прочего высказывания социальной радуги.
Да, эта каста продолжает подвергаться нападкам со стороны консерваторов, – особенно в реалиях постсоветских обществ. И требует защиты, как и все прочие жертвы насилия. Но это не делает её политическим актором, направленным на демократию, эмансипацию, равенство и инклюзивность для всех.
Более того – классовое общество реализует себя, в том числе, через эту касту. Среди геев точно так же существуют трансфобы, хотя и геи, и трансгендерные люди являются квирами, и, казалось бы, принадлежат к одному «сообществу».
Богатый гей смотрит на нищего гея с той же брезгливостью, с которой на бедного гетеросексуала смотрит гетеросексуальный богач. А всё потому, что сексуальные предпочтения вторичны по отношению к материальному статусу и отношениям, которые он задаёт. Можно подумать, тот факт, что рядом с гетеросексуальным бездомный спит его жена, мешает таком уже гетеросексуальному, но сытому пешеходу пройти мимо них с брезгливостью или равнодушием?
3
Редукция социальной компоненты из политической борьбы ЛГБТК+ не случайна, и имеет прикладное значение для неолиберальной империи – как во внутренней политике, так и на уровне колониальной практики.
Классическим примером т.н. «pinkwashing» (по аналогии с «whitewashing» – то есть, обеление нелицеприятной действительности), является политика Израиля, который позиционирует себя светочем прогресса в регионе, и подчёркивает свою поддержку ЛГБТК+, параллельно занимаясь апартеидным террором в Палестине.
Аналогичным образом действует США, которые, – от Никарагуа до Украины, – поддерживают гей-прайды, и, одновременно, правых, которые их разгоняют, поскольку эти правые разгоняют также и леваков, которые мешают продвижению рыночных реформ и интересов империи капитала.
Иными словами, пинквошинг – это сглаживание своих не прогрессивных практик «радужной» благотворительностью; откуп, ставший популярной маркетинговой стратегией не только государств, но и международных корпораций.
«Борьба за освобождение квиров кооптируется корпоративным пинквошингом и коммерциализацией ЛГБТ+прайда. Это формирует и укрепляет доминирующую либеральную квир-политику, которая ставит во главу угла репрезентацию, а не структурные, перераспределительные требования... В итоге, это затушевывает связи между правами ЛГБТ+ и другими ключевыми вопросами социальной справедливости – в частности, антирасистской, антикапиталистической и про-рабочей политикой». (Ellie Gore)
Речь не просто о коммодификации ЛГБТК+ (создании рынка для квиров, или их интеграцию в уже существующие), а об использовании «радуги» корпорациями, которые таким образом либо осваивают и капитализируют прогрессивный инфоповод, либо отвлекают внимание от своих нечистоплотных практик.
«Вместо того чтобы требовать от государства доступного жилья и медицинского обслуживания для квиров, трансов, интерсексуалов, и тех, кто подвержен высокому риску заражения СПИДом; вместо гарантий безопасности и прекращения арестов трансгендерных особ, мы требуем репрезентации от Disney и Netflix; «радужных» товаров от корпораций, которые используют рабский труд в Африке и Азии…
…Квир-сообщество в США реально празднует тот факт, что теперь трансгендерные люди могут служить в той же армии, которая терзает Глобальный Юг.
…Когда сеть закусочных Chick-fil-A жертвует средства гомофобам, мы отвечаем ей на это тем, что покупаем сэндвич у другой транснациональной корпорации, которая украшает свои витрины «радугой», но, при этом, относится к своим работникам на минимальной зарплате, как к мусору». (Sohela Surajpal)
С каждым годом всё большее количество корпораций отправляют контингент представителей на гей-прайд. В гонке за «розовым долларом» этот «радужный капитализм» пытается убедить нас, что его волнует свобода и равенство, тогда как в действительности пытается продать нам свои «gay-friendly» кроссовки.
4
Те, кто знаком с историей капитализма, знают, что данная экономическая модель, и общество из неё возникшее, были рождены в процессе буржуазных революций. Эти революции низвергли старый мир с его царями и церковью, которая угнетала своей моралью (порицанием «грешной» плоти и «одухотворённым» равнодушием к мирским делам), человека, его удовольствие, сексуальность, и стяжательство, необходимое для роста прибыли и развития нового, буржуазного порядка.
Иными словами, прогрессивный протест против консерватизма органичен для капитализма. Идея перемен и даже восстания ему не противоречит. Но только до тех пор, пока перемены и восстание не посягают на скрепы самого буржуазного общества: частную собственность, свободный рынок и классовое неравенство.
Поздний, неолиберальный капитализм поддерживает гражданские права, пока борьба за них не включает в себя развития профсоюзов, уравнивания зарплат, национализацию средств производства – в общем, каких-либо фундаментальных перемен, и реализации реальной демократии и равенства.
В буржуазном обществе индивиду полагается думать не о социальных, а о своих шкурных интересах, которые, при богатом ассортименте образов жизни, сводятся к движению по её социальным лифтам – наверх, к «успеху», подальше от работяг и бомжей, в клуб избранных атлантов, летящих в космос на яхте с 25 спальнями.
В традиционном мире социальных лифтов не было. Рождённый рабом, рабом и умирал. В буржуазном обществе у раба появляется возможность стать боссом, начальником, рабовладельцем, или даже президентом страны. Это прогресс. Но само рабство, само неравенство, при этом, остаётся, и адаптируется под рынок.
5
Первый чёрный президент США не только не уменьшил, а, напротив, приумножил количество жертв американских интервенций, депортированных детей и убитых полицией афроамериканцев. Потому что символические победы не устраняют реальных проблем. Ни буржуазное общество, ни его политика идентичности не только не разрешает, но и питает неравенство, дегуманизацию и процветание немногих за счёт большинства. По этой причине, такое общество не может являться «концом истории» – конечным пунктом развития человечества.
Дальнейшая демократизация и гуманизация общества находится за пределами капитализма и его возможностей. Это – исторический барьер, который нам по-прежнему предстоит преодолеть.
Разоблачая политику идентичности, отвергая расу, национальность или гендер как буржуазную блажь, левые ортодоксы злятся, по сути, на то, что их противник ангажировал тех, кого наши левые ангажировать либо не хотят, либо не могут. И продолжат проигрывать аудиторию за аудиторией, пока не начнут строить свою политику, опираясь на конкретные обстоятельства в конкретном контексте.
Индивидуализация произошла. Структура общества усложнилась. Вместо того, чтобы считать индивидуальные особенности человека, включая идентичность, чем-то надуманным или второстепенным по отношению к классу, необходимо научиться видеть личное в классовом, и классовое в личном.