1
Люди стоят на коленях. Лица опущены. Руки связаны. Вокруг – клетка. В клетке – надзиратели. И люди на коленях – все, как один, в апельсиновой униформе. Она превращает каждого из них в абстракцию, – универсального узника, – человека без человеческой конкретики.
Власти сообщают, что каждый из этих узников – террорист, которого держат в клетке воины свободы. Под воздействием этой мелодии клетка начинает казаться праведной, а стволы автоматов в руках надзирателей добрее.
За апельсиновой униформой узника не разглядеть ни личного, ни общественного контекста конкретной человеческой судьбы. Мы не знаем, кто это с мешком на голове, что он сделал, и сделал ли он что. Всё, что мы знаем, сказала нам власть. Перед нами – не человек, а символ, и отношение власти к нему. Это отношение становится «общественным» в процессе производства согласия.
Статус принципиален. От него зависит не только авторитет и полномочия власти, которая определяет разницу между человеком и узником, но и положение, в порядке которых люди в клетке становятся чем-то приемлемым.
2
20 лет назад на оккупированной территории Кубы была открыта военная тюрьма Гуантанамо – самая долгоиграющая военная тюрьма в американской истории.
С тех пор в её застенках побывало 780 человек, которых империя поместила туда без суда и следствия – в рамках «войны с террором» после терактов 11 сентября.
86% заключённых Гуантанамо были проданы американским властям в период, когда те платили $5000 за голову. 22 пленника были детьми.
27-и (из 39) оставшимся узникам не были предъявлены обвинения. 14 из них получили разрешение на освобождение или перевод, и ждут их уже много лет.
Находясь за пределами США, администрация Гуантанамо действует без оглядки на закон и права человека, о которых поют душистые губы империи. Сотрудники администрации Буша-младшего не случайно называли эту тюрьму «юридическим эквивалентом открытого космоса».
Узники Гуантанамо являются жертвами исламофобии и пыток: в частности, пытки водой, – одной из самых страшных, – при которой человек испытывает симптомы удушья, ему кажется, что он тонет, умирает.
Возникшая во времена испанской инквизиции, вотербординг стал излюбленной практикой колонизаторов: помимо американцев, его использовали французы в Алжире, британцы в Ирландии, Пиночет в Чили, апартеидный режим в ЮАР и т.д.
Сотни заключённых пытались покончить с собой. 9 человек погибло под стражей.
Содержание Гуантанамо обходится американским налогоплательщикам в $540 миллионов в год. Каждый заключённый – в $10 млн./год.
Более 110 организаций, 5 министров обороны, 8 государственных секретарей, 6 советников по национальной безопасности, сотни генералов и другие высокие чины империи требуют закрыть этот пыточный лагерь.
«То, кто мы есть, нераздельно связано с тем, что мы делаем». (Майкл Ленерт, генерал-майор ВМС США, возводивший тюрьму в Гуантанамо).
Несмотря на обещания трёх американских президентов ликвидировать этот символ безнаказанной несправедливости, совсем недавно власти объявили о планах построить на территории лагеря зал секретного суда.
3
Империя, которая использует ГУЛАГ в качестве символа тоталитаризма, является мировым лидером по уровню лишения свободы. В американских тюрьмах сидят 25% всех заключённых мира. Ни одно авторитарное государство не может похвастаться такой тюремной статистикой, как «страна свободы».
В тюрьмах США заключено 2.1 миллиона человек (2021). Для сравнения, на пике репрессий в ГУЛАГе находилось 1.8 млн (1938). Это его, конечно, не оправдывает, учитывая, что население СССР в 1938-м году было 165 млн., а в США оно сегодня составляет 332 млн. И, тем не менее, такой порядок цифр обращает внимание на масштабы действующей, образцово-демократической тюрьмы, которая, в отличие от сталинского ГУЛАГа из прошлого века, продолжает работать здесь и сейчас.
В Китае, где проживает 1.4 млрд., в тюрьмах сидит 1.7 млн. человек. При этом, про лагеря для уйгуров мы слышим постоянно, а про то, что 38.1% американских зэков являются афроамериканцами, – т.е., представителями этнического меньшинства, составляющего всего 13% населения, – нет. Уйгуры у нас жертвы тоталитаризма, а афроамериканцы просто таковы… Расистский глаз моргает чётко, купируя веком все неудобные противоречия в белом нарративе об азиатах, арабах и чёрных.
Желающим понять действительные причины размеров тюремно-промышленного комплекса в США, можно порекомендовать документальный фильм «13». В нём популярно объясняется политэкономия американской тюрьмы. Как и всё прочее в этой стране, тюрьма является бизнесом: сетью трудовых лагерей, позволяющих наживаться на копеечном труде заключённых, и ограничивать электоральный голос субальтернов метрополии – криминализируемого небелого населения.
4
По мере освобождения фактов, сталкиваясь с реальностью американской мечты, встречая правду в её непосредственной наготе, я понимаю желание отвернуться.
Разговор о прошлом – это возможность избежать настоящего; вытеснить его несправедливость в прошедшее время, ощутить сегодняшний день чуть более выносимым, как если действительность всех достижений изменила существо положения, в котором звон бокалов отзывается звоном цепей.
Конечно, не всякий разговор о прошлом таков. Не осмысляя то, что было, не понять, как получилось то, что есть; не найти выход из настоящего в будущее, которое не оказалось бы заикой, призраком, химерой. Именно поэтому мы обречены копошиться в кадаврах времени.
Понимание и трансформация мира, однако, не являются ни единственной целью, ни автоматическим результатом такого копошения. И то, и другое предполагает наличие субъекта. Возможности быть им лишены миллионы людей.
Эти размазанные по обществу люди обращаются к прошлому, чтобы надоить из него уютный газ ностальгии; или полезную ненависть, позволяющую превратить прошлое в пугало, глядя на ужасы которого можно если не оправдывать, то хотя бы поменьше замечать «улучшенные», «более прогрессивные» ужасы настоящего.
В обоих случаях, прошлое служит отвлечением от реальности, которая лактирует бедствием. Чем больше людей участвует на его фоне в хоре слепнущих искателей комфорта, тем крепче иллюзия мира, который не имеет альтернатив, и не требует переделки. Заговор «худшего вчера» позволяет принять любое сегодня. А с ним и сладкое удушье порядка.
Ни бегство в прошлое, ни грёзы о будущем не меняют мира, чью материю плавит действие. Единственная территория, где человек может действовать, быть, собственно, человеком, – живым и творящим, – это настоящее.