Современная империя, которую не стоит путать с ламповым чудищем, способным только на военный террор, создаёт «оазисы протеста» – видимые и безопасные, как правда, похороненная в шумах и алгоритмах социальных сетей; как митинг под невозмутимым грохотом полицейского вертолёта; как «левое крыло» правящей партии; как революция на голливудском экране. Запрет протестной деятельности указывает на то, что империя боится. И, значит, слаба. Тогда как добро на протест сообщает её уверенность в своей неуязвимости.
Богатый исторический опыт захватов и переделов научил империю осваивать не только новые территории, но и проживающих на них людей – в частности, их сопротивление самой себе. Речь не только о коррумпировании отдельных социальных групп и политических фракций, или феномене бунта на продажу. Речь о том, что знания, полученные империей в колониях, подобно бумерангу, возвращаются домой, и прокачивают машину контроля в метрополиях.
Сегодня во всех крупных городах рыночной империи действуют институции, функционеры которых проповедуют борьбу с правящим классом, и получают от него за это зарплату. Как все мы. И, всё же, не все мы получаем её за то, чтобы пиарить гильотину.
Какова роль этих институций в системе имперского угнетения?
«Левая академия», которой запугивает свой электорат фашист и консерватор, реальна настолько же, насколько реально поселение уйгуров в КНР. Уйгуры в них настоящие. Но территория их повседневного бытования целиком и полностью контролируется системой. Как и пространство допустимых действий.
Кто является потребителем продуктов труда левой интеллигенции?
В первую очередь, сама левая интеллигенция, чья борьба не покидает пределов чернильницы, и точно так же детерминирована рыночными отношениями, в рамках которых вторжение России в Украину создаёт производственные и карьерные сложности для людей, набравших довоенные гранты на осмысление украинских праворадикалов.
Рабочий класс? В современном обществе с его нормами эксплуатации, люди, вынужденные ходить на работу, не располагают временем для погружения в новинки гуманитарного бормодроча. Единственное, во что у них есть силы погрузиться в конце рабочего дня – это булки возлюбленных. Хотя какие там булки – спешат, уставшие, на выгул пса и ребёнка, к диванам, под телек, на кружку – в общем, с панщины на чил. Попытки левой интеллигенции апеллировать к этим людям на привилегированном языке гендеров, прибавочных стоимостей и деколонизаций выдают её действительное классовое положение.
Студенты? Пожалуй. Но либо в рамках политики идентичности, либо для реализации своего идеализма, и только до тех пор, пока не покидают кампусы, не вливаются в рабочую силу, и не начинают пахать на трёх прекарных работах, чтобы выплатить долг за учёбу. К концу этого процесса от их романтики не остаётся и кляксы. Эксплуатация делает из них циников с обвисшими сиськами любого гендера. Наиболее успешные из них конвертируют свой марксизм в резюме, а резюме – в ипотеку. «Борцы с неравенством» становятся «специалистами по культурной чувствительности» и «инклюзивному разнообразию», откуда до креативного директора Nike – рукой подать.
Получается, что реальными потребителями «прогрессивного текста» являются люди, чья классовая локация позволяет им его потреблять, и, в то же время, гарантирует, что ничего из прочитанного не конвертируется в трансформацию порядка вещей.
Это не претензия. Это – проблема. Не стоит тешить себя иллюзией, что наличие на фасадах империи прогрессивных лозунгов, институций и авторитетов, имеет существенное демократическое значение. Такое значение имеет только организованное политическое действие трудящихся людей. То есть, цветного большинства из нас, которые лишь в этом большинстве имеют шанс обрести организованную силу, способную противостоять повседневному насилию вампиров.