1
Меня потрясает истовая поэтичность арабского текста. В нём ничего не прямо и не просто так. Повсюду лирика, иносказательность, символ.
“Когда наступит День Суда, растения и камни будут говорить”.
Что это значит? Что никакой прайваси нет, и весь окружающий мир является свидетелем твоих поступков.
Ещё услышал как некоторые арабы называют жителей Газы “газелями”. Я думал это по созвучию, но и тут есть подтекст: “наши палестинские братья и сёстры ловки, напористы, и грациозны в своей борьбе за жизнь, как и газель.”
Закрыв глаза, я слушаю музыку арабских слов, качаюсь на волнах сур и султанов, зикр и тахлилей, а человек из Иордании желает мне хорошего вечера: “Да будет твой вечер розами”. Ну и как после такого сказать “покеда?”
Или вот вам реальное имя: Абу Мухаммад аль-Хаджжадж ибн Юсуф ибн аль-Хакам ибн Аби Акиль ат-Тхакафи. Зашёл, представился, и победил.
2
Ислам – это стихотворение, в метафорах которого Посланник передаёт мудрость Единственного, а в конце этого фильма появляется Направляющий обновитель, последний имам, ведущий умму из мира зла и несправедливости в глобальный халифат. Когда умма произносит такбир, – “Аллаху Акбар!”, – пространство наполняется электричеством и все вокруг становятся Одним.
В присутствии мусульманина, я теряю дар речи, а точнее желание материться, провоцировать собеседника генитальными фразками. Не потому, что боюсь получить по зубам, – на это и без мата можно напроситься, – а потому, что… стесняюсь, и даже стыжусь. Это – тонкая вещь, её трудно объяснить, но она связана с тем, как ведут себя арабы, и как используют слова – как-то так, что рядом с ними мой привычный стилистический орнамент кажется неуместным.
Бомж обдолбался наркотой, менты пакуют его в пакет, а Суфьян смотрит на это, качает головой, и говорит “интоксиканты”. Понимаете? Язык не поворачивается спросить “твоя чика трахнулась с корешом?” у человека, который сообщает тебе, что его отношения потерпели крах из-за “прелюбодеяния возлюбленной”.
В арабском тексте всё пронизано целомудрием, и ты начинаешь чувствовать себя вульгарной свиньей, произнося слова низового регистра.
Окончательно это меня сразило, когда я наткнулся на поисковые запросы сексуального характера из мусульманских стран. Пока весь мир ищет “большие жопы” и “мачеху с пасынком”, мусульманин вводит в строку “самая красивая эротика”. Или вот ещё поисковый запрос: “Муж и жена занимаются любовью”. Муж и жена!
Я не такой, но я не могу не уважать такую внутреннюю дисциплину, при которой даже наедине с собой, человек не опускает планку. А почему? Потому что знает, что “растения и камни будут говорить”.
3
Как мужчина, воспитанный на европейской проповеди, я всегда считал хиджаб элементом патриархального угнетения. И так пока не встретил девушку в хиджабе, которая открыла мне галактику мусульманских фэшн-блогов на эту тему. Когда же мы подошли к слону в комнате, – теме прав, – она посмотрела на меня, как на дикаря, и объяснила, что это – её культура и идентичность, и что не мне ей рассказывать, как жить, кем быть, и что носить. Более того – намекая на то, что она носит хиджаб по воле мужчины, я, – мужчина, принуждающий её к своей версии свободы, – лишаю её субъектности, и права на выбор. Короче, ни одна лекция боевых бучей либерал-феминизма не отрезвляла мою токсичную маскулинность так как беседа с этой девушкой.
И вот я стою перед ней и понимаю, что то, как она говорит, как двигается, как выглядит – влияет на меня. Как и с арабом, я пытаюсь не посрамиться. Смотрю на неё, и до меня доходит механика самой красивой эротики: из-за того, что я не вижу её плеч, колен, шеи; из-за того, что акцент в её образе ведёт в недра чёрных, бездонных глаз, что-то такое делается у меня в голове, что воображение вспыхивает, желание увидеть её всю обостряется, и тут же расшибается о порядок целомудрия, рождая чувственное томление, в состоянии которого хочется писать стихи и лететь на ковре-самолёте по вечеру роз в космос глобального халифата.