Подхожу к студентке и предлагаю поболтать в микрофон на потеху тиктока.
«Хорошо, – говорит, – но я только что поела. У меня могла застрять еда в зубах. Гляньте». И, как Чужой, выехала на меня челюстью.
Я опешил. Не от блеска её самых чистых зубов, а от её непосредственности. Я бы даже на ложе смерти не решился так оскалиться в общественном пространстве, да ещё и в лицо незнакомке – мне бы для этого пришлось забиться, как мышь, во мглу угла. Только там я бы смог ухмыльнуться себе в зеркальце смартфона, чтобы узнать, не свисает ли из клыка досадная капустка. А эта берёт, и выкатывает мне на ладонь целый рот – со всей десной, нёбом, и гландой.
– Ну как? Чистые у меня зубки?
В голове у меня – свист ветра над троеточием.
– Ваша челюсть выглядит свежей, – говорю я ей на прекрасном английском. – Будто её только что напечатали. 3D! Зубы – белые, как зефир! Как сугробы! Как белая раса!
Тут-то она и поняла, что я – из мест, где по ночам кричат; то есть – шальной мотыль и лунный писарь. Губы её скривились, и она начала социально хохотать самым искусственным смехом. Смехом, которым смеётся тот, кого душат. И кого покидает душа. Рот её разрастался, тьма сгущалась, и из всего этого на меня нёсся поезд, сверкающий тридцатью двумя фонарями.