1
Обожаю детские хоры. Звонкие голоса девственников наделяют звучание любого лозунга чистотой и искренностью. В мире взрослых такая высота ноты доступна разве что безумцам и фанатикам.
В устах дитяти даже самая людоедская фраза становится милой, как мультик про лягушонка. Одно дело, когда "Смерть изменникам Родины!" кричит сталинская доярка, и другое, когда "Смерть врагам!" щебечет коллектив зайчишек.
То, что щебечут они в лоне церкви, вдыхает в их pussy riot нечто ангельское, зовущее уноситься ввысь — прочь от греха и тверди, по которой шагают аташе небесной канцелярии, видящие в прицерковном хоре вазу с конфетами.
Ни это зрелище, ни его звуки нам ничего не напоминают. Мы, — верные отпрыски Отечества, — можем объяснить, чем такой хор отличается от хора пионеров, поющих из кладовой истории: "Всегда готов!".
Впрочем, даже если усматривать во всех этих птичках сходство, ничего зазорного в нём нет. Капая с конца истории, всякая нация воспроизводит формы империи в режиме косплея.
2
На манеже — всё те же. И шагают дружно в ряд, громко песню запевая.
О чём эта песня сегодня? О том же: о том, что Родина "превыше всего". Превыше леса, озера, весны. Превыше родителей, детей, возлюбленных, и самого тебя. Важнее Родины, поют они, ничего нет.
“Из пионерских лагерей мы ждём домой богатырей”, а не детей — патриотов, готовых пожертвовать собой и тобой ради чего-то “более важного”, чем человек.
Лозунг “превыше всего”, в этом смысле, не случайно стал гимном национальной исключительности, превосходства, и газовой камеры; средством имперской мобилизации для известных пациентов 20-го века.
“Пионер — всем ребятам пример!”. И, всё же, я отвык от таких утренников. Родиной для меня является моё детство, семья, язык, память. Что касается страны... я видел как умирает одна, и рождается другая; менял одну гавань на другую, и убедился, что в каждой из них есть повод для радости и слёз.
Сказать, что некая страна “превыше” других стран, я не могу. Страна важна. Но важнее страны Человек. Одно дело любить свою страну, и другое — считать, что она “превыше всего”.
3
Что делает страну моей, если всем в ней владеет вампир?
Вампир правит, называя это своё правление демократией, и от моего имени принимает законы, ограничивающие мои права; делает меня гостем в якобы моём доме, и требует, чтобы во мне процветало патриотическое чувство.
Почему я и такие как я должны умирать за текст, в котором мы — недоукраинцы? Почему нам должно хотеться расходовать дефицитную украинскую молодёжь ради Крыма? Чтобы и там швондеры мозаику покрошили? Чтобы и там не стало улицы Бабеля? Чтобы и там “только не на собачьем”? Или, быть может, во имя торжества права, которого нет у 40.000 убитых палестинцев?
Быть может, не поспав два года под ракетой, надышавшись газом “единого марафона”, выплакав глаза в роще флагов над закопанной молодёжью, испугавшись военрука, который кричит “на коліна, блядь!” с платформы, которая везёт по городу гробы... возможно, тогда бы я мог облачиться в пафос; убедить себя, что дети, поющие хором “смерть врагам” — это не жутко, а мило, как попка Гудэтамы.
Однако я, друзья, живу не в дурдоме. И вижу в этих херувимах хунвейбинов. Точнее — насилие над детством. И предательство взрослых, породивших на багровом пепелище сборище уРодин, которые хотят быть “превыше всего”, требуют крови, и отнимают у нас жизни, надежды, мечты, будущее.
Нет, страна не превыше всего. Страна вообще не обязательна. Тем более та, которая ставит себя над человеком, и не может предложить ему ничего, кроме окопа, запрета, и перспективы испытательного полигона для чужого ствола.
Моё сердце не с фанатиками этих имперских отрыжек. Моё сердце — с качей, плывущей по Тисині, из которой её вылавливает пограничник.