Совсем нет времени поужасаться в унисон. Хотя по моему лицу хлещет тряпка той же реальности, и тех же новостей, которые сообщают парад кошмаров.
Обстановка следующая: жандармы с собачьими головами хватают людей, и отправляют их за тридевять земель в родные тюрьмы; происходит демонтаж институтов либеральной демократии: разнообразие, инклюзия, и критическое мышление исключены из языка "великих снова"; ближневосточный геноцид не прекращается, как и кремлёвские прилёты; за окнами воют сирены, мчится луч вертолёта, и кричат безумцы... перешагивая через их душистые язвы, я ныряю в автобус, и еду в оптическую проекцию — на кампус.
Здесь, в саду, все лежат на траве, сверкают шкурой, катают мяч, и участвуют в пивных фестивалях. Иногда исчезает студент. Закрывается лаборатория. Отменяется исследование. Но раздача сумок с презервативами, средствами от передозировки, и ваучерами на кофе пока справляются с гипернормализацией авторитарной олигархии.
Подобно телефонному мошеннику, режим хронической чрезвычайности провоцирует реагировать на свою антиутопию: мгновенно что-то говорить, занимать позицию, демонстрировать идентичность, сплёвывать социальное напряжение, и сознавать себя беспомощной мошкарой в зеве рыночной машины.
Что делать?
Во-первых, прекратить изумляться произволу, и распознать его обыденность для текущей модели производства. Слово "кризис" обманчиво, поскольку намекает на сбой, аномалию, временность того, что является константой процесса эксплуатации и накопления — меняется лишь степень видимости наматывания твоих кишок на дыбу рынка. Смысл принятия данного факта не в смирении с капиталистической реальностью, а в избавлении от иллюзорных надежд на возможность "улучшить" рабовладельческий строй — сделать невыносимое выносимым, бесчеловечное — человечным...
Во-вторых, не стоит тратить сил на срачи в социальных сетях. Время, которое мы расходуем на обмен аффектами, поводами для которых нас снабжает пан (эти самые аффекты монетизирующий) — это время, когда мы могли бы развивать своё материальное существо, отношения друг с другом (Реляцию), и практику Альтернативы.
Имеет ли смысл бузить и юродствовать?
Несомненно! Большинство актов протеста не завершаются свержением сосущих. Но каждый акт является его репетицией — практикой воображения и взаимодействия. Без практики нарушения порядка нет выхода из его инерции, как и возможности обрести телесное знание того, что все границы условны, и то, что мы зовём общественным договором является вампирской диктатурой. Это её щёчки зарумянились от сока наших жил!
Национал-империализм, наиболее ярким выражением которого является режим Трампа, обнуляет моральный кредит рыночной экономики, возвращает идею социальной революции, и приглашает переосмыслить её содержание.
Моя работа в этом направлении сейчас связана с проектом политизации новых материализмов, реконфигурацией романтизма как экологического мышления, и "озеленением" рабочего дела — включением в его оптику окружающей среды и разнообразия форм жизни.
Речь о необходимости выйти за рамки вульгарного индивидуализма и тоталитарного коллективизма; выстраивать новые системы коммуникации и взаимодействия материальных тел, чьи субъекты динамичны и творят друг друга в отношениях заботы и практике солидарности — через биофилическую любовь.
Вижу в кошмарах музу, и приглашение к политическому творчеству. Эпоха застоя распадается на потроха, и это — хорошо. Не потому, что завтра беременно гарантированным карапузом "светлого будущего", а потому, что обвал и неопределённость — это возможность.
Могилы старого мира — это клумбы, зовущие нас выращивать на своих животах цветы новых миров.