1
Итальянский философ Джорджо Агамбен обеспокоен принудительным карантином, усматривая в действиях правительств усы и фуражки:
“В этом порочном круге, ограничение свободы, навязываемое правительствами, принимается в угоду желания безопасности, которое было создано теми же правительствами, которые теперь пытаются его удовлетворить.”
Вероятно, когда Агамбен писал свой текст, в Италии ещё можно было оставаться философом, бьющим тревогу по поводу “положение исключения” в руках властей, отнимающих у людей их права и свободы. Однако месяц спустя эти отвлечённые беспокойства разоблачают не Большого Брата, а оторванность философа от реальности, которая требует доверительной смычки людей и правительств; глобальной координации действий, солидарности и решительных мер.
Не будем, впрочем, забывать, что мысль творится в контексте. Агамбен пишет из страны, на которой лежит историческое клеймо фашизма, и которая уже хотя бы поэтому сторонится порядков китайского улья. Опустевшие улицы, по которым маршируют патрули в униформах, вызывают у итальянцев несколько иные чувства, чем у обитателей трамповской Америки.
Трудно развидеть тот факт, что в ситуации пандемии примерами эффективной борьбы с ней оказались далёкие от западной демократии страны. Китай, Вьетнам, Тайланд... Если бы я находился в Сеуле или Берлине, это, вероятно, не произвело бы на меня такого сильного впечатления. Но находясь внутри того хаоса, который происходит сегодня в США, я ловлю себя на мысли, что жёсткие меры оказались более адекватным ответом на пандемию, чем растерянное блеяние завравшихся предпринимателей у власти. Сам бы я, несомненно, взвыл, как Агамбен, если бы получил карательный вольтаж от дрона... И, всё же, то, что ещё вчера казалось однозначно неприемлемым, сегодня рвёт дискредитированный либеральный шаблон. Голограмма перед глазами даёт просветы. История пришла в движение.
“Китай ввёл меры, которые едва ли одобрили бы люди в США и Западной Европе, возможно, даже в ущерб собственным интересам. Однако, было бы ошибкой слепо интерпретировать все формы зондирования и моделирования как “наблюдение”, а активное управление как “социальный контроль”. Нам нужен сегодня другой, более нюансированный словарь для описания такого вмешательства.” – Бен Баттон
2
Когда правительство страны, в которой ты живёшь, последовательно отрицает сначала глобальное потепление, а затем и угрозу Covid-19, после чего бросается на спасение фондовых рынков, а не людей, становится ясно, что государства нет. А то, что есть – не с нами, не за нас. Никто не контролирует наших тел, поскольку им на эти наши нищие тела плевать. В отсутствие доступного здравоохранения, повально увольняемые американские рабочие бегут в магазины, где толкутся в очередях за патронами и рулонами. Через пару дней у них пойдут симптомы…
Панику нагнетает глупость и плохое информирование. Без чёткой коммуникации правительства, люди вынуждены добывать информацию обрывками, продираясь сквозь толщи истерик и слухов, приумножающих всеобщее замешательство. Не удивительно, что некоторые разволновавшиеся граждане уже заклеивают лица женскими прокладками, смоченными в прополисе…
Чем беднее район, тем больше людей на его улицах… В отличие от правящего класса, они не могут окопаться дома, и вынуждены работать без масок, которых либо нет в продаже, либо цена их – $150-200 за 10 штук. Ирония такой “свободы рынка” в том, что я теперь звоню из демократической Америки в тоталитарный Китай, и прошу своего друга прислать мне из ГУЛАГа упаковку масок. “Ок! Нам их бесплатно выдают по 10 штук в неделю. Купить их можно по $30 за сто штук.”
3
Нынешняя пробуксовка американских властей – это не просто форс-мажор, а иллюстрация системного кризиса их гегемонии. Рыночный гражданин видит в государстве не инструмент демократии, а зловещий нарост, который то и дело норовит впиться в его шею, и превратить в раба. Эта реальная возможность воспринимается единственной.
Причины такой “гражданской социопатии”, – недоверия друг к другу и властям, повсеместного Я-МНЕ-МОЁ, – находятся не только в области объективных лаж власти, её тоталитарных поползновений, или принципах организации труда. Но и на мыслителях, выговаривающих неолиберальную гегемонию, и описывающих государство исключительно как ботинок и плётку. Примером чему является Мишель Фуко, использующий образ города в разгар чумы как влажный сон любого государства:
“Замкнутое, сегментированное пространство, где просматривается каждая точка, где индивиды водворены на чётко определённые места, где каждое движение под контролем, где все события регистрируются, где непрерывно ведущаяся запись связывает центр с периферией, где власть действует безраздельно по неизменной иерархической модели, где каждый индивид постоянно локализован, где его изучают и относят к живым существам, больным или умершим, – всё это образует компактную модель дисциплинарного механизма. Чуму встречают порядком. Порядок должен препятствовать возможному смешению, вызываемому болезнью, которая передается при смешении тел, или злом, возрастающим, когда страх и смерть сметают запреты. Порядок “отводит” каждому индивиду его место, его тело, болезнь и смерть, его благосостояние посредством вездесущей и всеведущей власти… […] Поражённый чумой город, насквозь пронизанный иерархией, надзором, наблюдением, записью; город, обездвиженный расширившейся властью, которая воздействует на все индивидуальные тела, — вот утопия совершенно управляемого города.”
Это жуткое описание не лишено поэтики, которая всегда указывает на желание. Живописуя антиутопию, Фуко смакует её латексные сапоги. И пусть. Да только усвоенная абсолютизация этой фантазии, взгляд сквозь неё на государство как таковое, не оставляет демократии надежд. И загоняет человека в ницшеанский эгоцентризм, чья социальная реализация возможна только при авторитарной и рыночной модели (анти)общества.
4
“Зачем государственной власти раздувать панику, которая, в свою очередь, раздувает недоверие к самой власти (“они беспомощны, не достаточно действенны…”) и мешает гладкому воспроизводству капитала? Действительно ли это в интересах капитала и государственной власти – провоцировать глобальный экономический кризис, чтобы оживить своё царствование? Разве ещё не очевидно, что не только обычные люди, но и государственная власть пребывает в панике от того, что оказалась не в силах взять под контроль ситуацию?” – Славой Жижек
История неоднократно показывала нам примеры железных объятий системы, вдохновивших диалектику противостояния индивида государственной машине подчинения и контроля. И Фуко, и Агамбен, в этом смысле, всего-лишь исправно выполняют ту социальную функцию, которая была возложена на послевоенного интеллектуала 20-м веком. И, всё же, в тревоге Агамбена присутствует осязаемая инерция и тенденциозность. Критическое обособление индивида от государства как административного интерфейса общества не адекватно перед лицом таких глобальных вызовов как пандемия или глобальное потепление.
“Кризис с коронавирусом доказывает, что нам нужна новая экономическая система. […] Отвечая на этот кризис, государство должно взять под контроль экономику. Но оно не знает как. И это не вопрос недостатка образования или опыта кризис-менеджмента. Это вопрос идеологии. […] Нравится вам это или нет – в конечном итоге у нас будет управляемая государством экономика, и правительство, регулирующее частный сектор, чтобы всем всего хватало: чем скорее мы это примем, и чем скорее поколение воспитанных неолиберализмом политиков научится работать в этих обстоятельствах, тем лучше. […] Возврат к капиталистической норме невозможен.” – Пол Мэйсон
“Я никогда ещё не ненавидела капитализм так сильно, – пишет мне подруга из Бронкса. – И я такая не одна. Уверена, этот вирус радикализирует несколько поколений молодых американцев.”
5
Вопрос частного представляется сегодня куда менее актуальным, чем вопрос общего. Осталось ли оно, и где, после полувека борьбы рыночных социопатов с социальным государством? Наиболее очевидные ответы на эти вопросы дают консервативно-племенные дискурсы ксенофобии и правого популизма. Либерал же наглухо увяз в политике идентичности, всё более подробно проговаривающей индивида, но только для того, чтобы не промахиваться с рекламой.
"Сегодня одна из форм нерегулируемой глобализации свободного рынка с её склонностью к кризисам и пандемиям, безусловно, умирает. Но рождается другая форма, признающая нашу взаимозависимость и примат научно обоснованных коллективных действий". – Уилл Хаттон
Электрическая интрига момента заключается в том, что нам, – всем нам, находящимся на этом корабле в разгар шторма, – предстоит перелистнуть страницу истории, и открыть новую политику коллективности. Либо мы соскользнём в тоталитаризм, и отдадим свои тела великому Китаю, либо осознаем, что “свободный рынок” не совместим с демократией, и что творить её можно только вместе, как МЫ – в единой смычке, продиктованной уже даже не идеализмом, а самим инстинктом самосохранения.
Разница между тоталитарной и демократической коллективностью заключается в характере вовлечённости человека в это самое МЫ: либо ты растворяешься в магме строго родительского государства, и слепо отдаёшься в его руки, либо сознательно включаешься в коллектив, являешься его активным участником; принимаешь МЫ как условие Я, и из этой амбивалентной сознательности, – из Я для МЫ и МЫ для Я, – в солидарности с ближними творишь ваше целое – собственно, общество.
Долой упадничество! Это – начало нового мира. Пусть старый горит ясным пламенем! Из руин и костей “сверхчеловеческого” торгаша взойдёт солнце качественно новой общности, ведомой не свободой наживы, а подлинным интернациональным гуманизмом и демократическим единством людей.