1
На первый взгляд, Украина кажется идеальной иллюстрацией для учебника по истории колониализма. Всё, что произошло с нашей страной после обретения незалежности можно было бы описать в понятиях правой деколонизации, когда освободители в национальных одеждах замещают собой режим колонизаторов и лояльные им местные элиты; при этом, не только не меняя сути унаследованного аппарата угнетения, но и воспроизводя его в своей политике – только теперь уже с национальным колоритом. Тут, однако, из телевизора выскакивает Зеленский, и правый переворот в отдельно взятой стране оказывается камином папы Карло. За нарисованной на нём пиночетовщиной стоят не фуражки, а пиджаки. Рынки, а не танки. Впрочем, куда там – без танков историй про рынки не бывает…
Стоит отдать должное нашим националистам – они унюхали зраду куда быстрее рукраинцев, радостно поспешивших увидеть в Зеленском своего русскоязычного Ющенко. Чего “патриоты”, однако, ещё не поняли, так это того, что “их” Майдан и “не их” Зеленский, являются звеньями одной цепи; инструментами имперского перехвата – реколонизации. Россия – наиболее очевидный, но, к сожалению, не единственный противник, пришедший отнять у нас мечту о незалежности.
2
Большинство африканских стран были созданы империями из произвольно объединённых, подчас враждующих племён. Позже, однако, именно эти солянки рукотворных политических наций отвоевывали свои независимости, оставаясь, при этом, в доставшихся им от империй географиях.
Каждая африканская страна переживала процесс своего освобождения по-разному: если в Гане Кваме Нкрума удалось сплотить разно-племенную нацию вокруг идеи независимости на платформе пан-африканского социализма, то в Конго аналогичный подъём левого национализма был подавлен в результате гражданской войны, убийства премьер-министра Лумумбы и привода к власти диктатора Мобуту, правившего страной с 1965-го по 1997-й год.
Деколонизация Африки не была сугубо внутренним процессом. В ней принимали участие крупнейшие империи и геополитические блоки: США, Британия, Франция, Советский Союз… Внутренние и внешние “перетягивания канатов” происходили в неразрывной зависимости друг от друга. Угнетённые учились освобождению. Но и угнетатель учился – где-то отступая, где-то напорствуя, в зависимости от того, какой из манёвров позволял сохранить свою власть.
В Кении идея независимости объединила в борьбе братские народы гикуйу, мбере, меру, камба и масаи, говорящих на разных языках, но относящихся к общей этнической группе банту, насчитывающей 400 народностей. Билингвы, трилингвы… они, тем не менее, боролись бок о бок с одним врагом за общую для них свободу. Столкнувшись с такой солидарностью “дикарей”, британские власти применили классическую тактику “разделяй и властвуй”. Её суть в том, чтобы нащупать внутренние противоречия между частями противника, и, играя на них, разобщить, сделать слабыми. Восстание было подавлено, но не на долго – спустя три года, в 1963-м, Кения обрела независимость…
Звучит до боли знакомо, не так ли? Не будем, однако, забывать, что у народов Африки, безотносительно их географии, имелся принципиальный унификатор – раса. Все африканцы разные, но чёрные, тогда как колонист – белый; пришлый извне, ведомым расизмом, и сохранявший расовый водораздел между собой и “этими обезьянами”. Он вербовал их для выполнения “чёрной работы”, обращал против собратьев, насиловал, но не смешивался с ними. Таким образом, раса и расизм определили диалектику де/колонизации Африки.
Одна из поучительных само-рефлексий на эту тему содержится в фильме Усмана Сембене “Xala” (1975). В нём показана политическая ограниченность этнического национализма и ставки на расу, которая не помешала новым, теперь уже чёрным элитам, занять место белого господина и за него продолжить эксплуатировать свои народы.
3
Чуждая нам тема расизма является принципиальной для понимания процессов колонизации. Раса – это то, что позволяет империи дегуманизировать субъект своего угнетения, превратить его в вещь, товар, инструмент. Поскольку между нами и посягающими на нас сюзеренами нет выраженных расовых различий, дегуманизация украинца происходит либо через великодержавный, либо через классовый шовинизм, объясняющий нашу бедность “недоразвитостью папуаса”. Так или иначе, империя сообщает примерно следующее: вы – маленький народ, но папа вас сейчас научит быть большими… с папой.
Если русский кашалот действует посредством собирательства земель, то и дело выходя из берегов, наползая границами на соседей, и проглатывая их без разбору, то европейские империи предпочитают удалённое администрирование “туземцами”, сохраняя их, при этом, в положении внешних подданных, которым не место в “чистом” имперском теле. Таким образом, русский империализм является инклюзивным, европейский – эксклюзивным.
Россия не озабочена изяществом своих интервенций. Видя слабого, она нападает, и делает это в лоб – на танках. Чтобы всем сразу было понятно, кто “батя”. Запад действует тоньше, и всё реже – своими руками. Проще помочь местным “борцам за независимость” нести “свет демократии”, чем самим устраивать резню, как это делали европейские крестоносцы и колонизаторы Нового Света.
Русский империализм говорит: вы – это я. Европейский: вы можете быть, как я (но не мной). Американский: вы будете собой во мне. Этот последний, наиболее развитый империализм, добрался до нас позже всех – в 1990-х. Учитывая, что единственный наличный в нашем арсенале антидот от него имеет советское происхождение, Вашингтон не случайно поддерживает процесс декоммунизации, которая позволяет “рынку” входить в нас свободно.
Меж тем, далеко не все повлиявшие на Украину империи явились к нам извне. Те “мы”, к которым можно было бы “прийти”, возникли только с незалежностью – в 1991-м. Племена и народы оформлялись в империи, в том числе, на украинской земле. Что бы себе не рассказывали лилипуты в Кремле, Россия не пришла к нам, как Отец или Большой брат. Россия вышла из нас, из Киевской Руси, из Киева как “матери городов русских”. Что делает проблематику колониализма в Украине, как минимум, неоднозначной, и однозначно не согласующейся с виктимным текстом об украинских неграх. Пестовать в себе “восставшего раба”, как это любят делать наши националисты – значит подыгрывать московской идее о “младшем брате”. Мы не младший брат. Мы – мама. И динамику наших отношений с Россией было бы правильней описывать в понятиях психоанализа. То, что пытается сделать с нами Россия ведомо не только империализмом, но и комплексом Эдипа.
4
Фиксация на России вполне объяснима, ввиду присутствия российских войск на украинских землях. Очевидно, однако, и тоннельное зрение националистов – ни присутствие в “новой власти” Авакова, ни продолжившаяся декоммунизация, не повлияли на их чувство зрады: народ является “быдлом”, избравшим “клоуна”, за которым тянется “кремлёвский след” – таков их вывод.
Но Зеленский – не Янукович, не очередной реванш “донецких”, а естественное продолжение Майдана как политического переворота, организованного в рамках неолиберальной экспансии на постсоветское пространство. Это не меняет того, что Россия ведёт свою собственную игру на нашей земле. Но рыночный характер Зе-реформ показывает, что пляшет Зеленский под иную дудку – ту же дудку, под которую, в своё время, плясали и Ющенко, и Порошенко. Разница между ними лишь в том, какой риторикой оформляется политический фасад.
Функция майданов заключалась в том, чтобы сломать хребет пророссийским элитам Кучмы/Януковича. Способом сделать это была националистическая мобилизация, припудренная про-европейской риторикой, чтобы не отпугнуть национал-либералов. В известной степени, расчёт оказался верным. Но тут поступила “ответка” России – аннексия Крыма и разжигание войны на Востоке, который к тому моменту уже был раскалён. Не только кремлёвской пропагандой, и крахом “синих” в 2004-м и 2013-м, но и политикой майдановских реваншистов, сделавших всё возможное, чтобы “донецкие” почувствовали себя чужими на этом празднике “достоинства”. Правая интеллигенция завещала им “чемодан, вокзал, Россию”. И почему-то очень удивилась, когда они к этому прислушались…
Сегодня пришёл черед сливать националистов. Расчистив политический ландшафт от конкурентов, они выполнили свою функцию, и нужны ещё либо на фронте, где империалисты воюют друг с другом украинскими телами, либо на уровне “уличной политики” внутренних олигархических элит. И хотя сегодня эти “патриоты” кричат “зрада”, правда в том, что Майдан победил – к власти в стране, наконец-то, пришла “рыночная” администрация его заказчиков.
Ничто так не выдаёт колониальный характер этой “перемоги”, как буржуазия. Спроси любого украинского национал-демократа о том, что делают в Украине бесконечные НГО, существующие на деньги западных правительств, и он либо прикинется дурачком, уверяя в их искренней заинтересованности в развитии нашей демократии, либо скажет прямо: “мы ещё слишком слабы, чтобы вести самостоятельную политику, а Россия, меж тем, напирает – уж лучше быть под Америкой или Европой”. Как если смена сюзерена делает это самое “под” менее унизительным для национального достоинства, а “развитие демократии” в кредит приближает нас к независимости.
То, что Россия – людоед – известно всем. Однако сегодня, когда империя бабла трещит по швам, самое время усомниться и в её “освободителях”; вспомнить о мечте, породившей нашу страну; о самом смысле слова незалежность.
5
На земле, где возникла незалежная Украина, веками тёрлись и смешивались большие надэтнические сущности. Империи приходили и уходили, как волны, а берег, – сама наша земля, – оставался. Всё, что на него вынесло из моря истории, легло в основу радуги нового украинского государства. И галичане, и донецкие – в равной степени дома. Незалежность уравняла их гражданством.
Для усвоения неоднородного гражданского контента украинской нации важно, с одной стороны, принять, что наша нация носит политический характер, и потому не может сводится к единому историческому нарративу – некоей одной на всех “украинской правды”. Речь скорее о правдАХ и нарративАХ, специфики которых исходят из географических и этнических особенностей той или иной социальной группы, участвующей в украинской национальной сумме. Желание совместного будущего поэтому куда принципиальнее для нас, чем наличие общего прошлого (и/или единого взгляда на него).
Украина – это не про цвет глаз мореплавателей, а про сам корабль. Который может быть узко-этнической байдаркой, а может – пароходом. Вопрос не в том, какой формы нос у этого корабля, а в том, плывёт ли он туда, куда хочется его пассажирам? Они ли решают, куда ему плыть? И что для них важнее – доплыть, куда хочется, или чтобы глаза у матросов были “правильного” цвета?