1
На основании моих текстов некоторые заключают, что я ненавижу Америку. Это не так. Я ненавижу расизм и полицейское государство. Клетки с иммигрантами и разговоры богачей о свободе на фоне океана палаток с бездомными ветеранами нефтяных интервенций. Но это не значит, что я ненавижу Америку.
Скажу более – я не только не сожалею, что оказался свидетелем её реальности, но и рад тому, что нахожусь в сердце империи, когда миф о её демократичности трещит по швам. Эта радость берётся не из злорадства, а из моего собственного освобождения от “Воображаемой Америки”, и возникающей в этой связи ясности, предвкушения перемен, и борьбы за них с моими американскими товарищами. А ведь они тоже Америка – другая Америка, которую я люблю.
Америк в Америке много. И точно так же как в Америка есть люди, которые скучают по временам рабовладельческого строя, и мечтают “сделать Америку снова великой”, точно так же в ней существует контркультура, и вообще миллион прочих способов смотреть на эту страну. Что, очевидно, вызывает дискомфорт у тех, кто мыслит “линией партии”, и требует синхронности с ней.
2
10 лет назад я приехал в страну, которая только что избрала первого чёрного президента, и говорила о переменах (Change) с надеждой (Hope). За спиной у меня остался феодальный мир, где люди с Иисусом вместо свастики на флаге охотились на “богохулов”, критикующих мэра, который состоит в религиозной секте, и основал “комиссию по морали”, ведущую борьбу с “порнографией”.
Спустя 10 лет я обнаруживаю себя в стране, где секретная полиция похищает прохожих на улицах, иммиграционные службы отнимают детей у родителей, а людей, протестующих против системного расизма и полицейского произвола расстреливают резиновыми пулями и травят слезоточивым газом. За спиной у меня – разодранная войной родина победивших майданов, где правят олигархи, орудуют варлорды, и живёт моя семья, которую я не видел 10 лет.
Выглядывая в окно “самой свободной страны”, я вижу выброшенных на помойку людей; чёрных, убитых копами за $20, игрушечный пистолет или торговлю сигами поштучно... Ещё я вижу богачей, которые становятся богаче, несмотря на то, что 40 миллионов их соотечественников потеряло работу во время пандемии, и, при этом, боятся не болезни, а больницы, за которую нечем платить. Эта картинка не соответствует тому, что я видел на фантиках с Дональдом Даком. И вносит свои коррективы в то, каков я, что думаю, и что говорю.
3
Я не понимаю людей, которые считают, что под критикой скрывается ненависть. По-моему, под ней скрывается, в первую очередь, вовлечённость. Критик может быть разным. Но он не может быть равнодушным. Равнодушие не критикует.
Не понимаю я и тех, кто видит противоречие между критикой общества и жизнью в нём. Неужели такие люди действительно считают, что пребывание в какой-либо стране подразумевает автоматическую лояльность к её властям и порядкам? Им правда неизвестно, что власти и порядки можно менять? Что меняют их как раз те, кто ими не доволен? Что перемены – это залог развития общества?
Тот, кто отрицает возможность перемен в обществе, отрицает возможность перемен во взглядах, их развитие в процессе жизни. Сознание консерватора застыло в прошлом, и ссылается на выбор, сделанный беженцем более 10 лет назад как нечто, о чём ему нужно напомнить, когда он чем-то не доволен: “Не ты ли сам просился в этот ад? Не нравится? Катись куда подальше!”.
Складывается впечатление, что защитники Воображаемой Америки не понимают разницу между выбором нового места жительства, который делает иммигрант, и прыжком веры, который совершает беженец, спасаясь от преследований, и ныряя в прорубь неизвестности за известной витриной.
“Как смеет беженец критиковать страну, которая его приютила?” – возмущаются хозяйские псы, закрывая глаза на роль этой страны в причинах беженца бежать, и не зная ровным счётом ничего о цене и нюансах иммиграционной бюрократии.
“Либо служи, либо заткнись. Скажи спасибо, что тебя не развернули на границе”. Как если беженец – не человек, у которого есть права человека, а провинившийся попрошайка. К нему можно проявить снисхождение, если, конечно, он будет вести себя “хорошо” в благодарность за соблюдение империей международных норм.
Почему новости о расизме и репрессиях в США вызывают желание поговорить о том, кто их сообщает, а не, собственно, о расизме и репрессиях? Что так отчаянно защищают люди, разоблачающие почтальона, который доставляет информацию о том, что обещанного рая нет, и что все мы в беде? В конце концов, каждый из нас – это говорящая точка несовершенства в океане несправедливости. И хотя осознание этого ещё не делает человека справедливым, тыча друг друга пальцем, мы теряем драгоценное время жизни в обществе, которое необходимо изменить.
4
“Всё, что ты знаешь – ложь”, – учил Илья Кормильцев. Я всегда был внутренне согласен с этим утверждением, но не понимал, насколько точен и буквален его диагноз. Тем более сегодня, когда Америка переживает самый тяжелый кризис в своей истории. Несправедливость, разумеется, существовала и до пандемии. Но никогда ещё она не становилась такой сплошной. Её жертвой всегда был кто-то другой – тот чёрный, этот мексикашка, какие-то арабы за тридевять земель… И, вдруг, несправедливость накрыла всех, кроме ничтожной кучки равнодушных ко всему господ. В этих обстоятельствах, лишившись своих привычных отдушин и маленьких способов “не замечать”, не только я, но само американское общество не может натянуть сову своей реальности на глобус “американской мечты”.
Глитч в камине папы Карло складывается в коллективный исторический опыт, колоссальное потрясение. Если вы сегодня не прозреваете, значит вы спите.
“Вьетнамская война – это всё, о чём мы могли думать. Ложась вечером спать, и просыпаясь утром, все наши мысли были об убитых нашей страной людях”, – объясняет один из активистов группы The Weather Underground, которые в своё время подкладывали бомбы в федеральные здания, протестуя таким образом против американской агрессии во Вьетнаме. Сегодня я очень хорошо понимаю это чувство невозможности сбежать от реальности: пойти целоваться с людьми отовсюду, делать портреты, гулять по неоновому Чайнатауну, среди кадиллаков из 1970-х, которые напоминают одновременно торт, мечту и звездолёт. Всё это прекратилось ещё в марте, когда нас заперли на карантин, начали избивать за протест против насилия, и оставили один на один с пандемией, безработицей, выселениями, пожарами, и системой, которая больше не говорит о переменах, а чётко даёт тебе понять, что вышибет тебе мозги, если ты посмеешь их требовать от рыночной “демократии не для всех”.
Говорить обо всём этом не переходя на фальцет невозможно. Если такое происходит на вершине мира, то эта вершина – на дне. Где же тогда мы? И где трансгендерные марсоходы, которые уже должны были катать нас по Марсу?
После всего, что я увидел за 10 лет американской жизни, я не могу просто на выставку пойти, почитать четверостишье лесбиянки, и сделать вид, что всё ОК. Ничего не ОК в том, что происходит. Я могу пить вино, сидя на веранде у друга, слушать музыку, купить какую-то вещь, которая подчеркнёт мою персону, но у меня больше не получается выключить мир, врубить дым-машину фантазий, и напустить вокруг розовые облака, в которых мы кружимся с чёрной розой.
Америка – это невроз. Что не лишает её красоты, но вынуждает пересматривать её привитый образ, свою им очарованность, и последствия этого очарования для моей страны. Я говорю обо этом не только, чтобы не сойти с ума от реальности за ширмой мечты, но и потому, что вижу, как мои соотечественники продолжают верить в Америку, которой нет. В их вере я узнаю и себя, что вызывает у меня острое желание разделить с ними свои наблюдения. Люди, к которым у меня есть возможность обратиться, живут в ещё не затвердевших мирах, и, значит, могут их творить по-своему – иначе. Но для этого нужно зарезать иллюзию западного рая. Америка – это сон. И нам всем пора проснуться.