1
В одиннадцатой главе Книги Бытия утверждается, что все мы, изначально, были космополитами – гражданами единого мира, лишённого национальных вольеров: «На всей земле был один язык и одно наречие».
Чтобы там не говорили националистические свинки, идея мирового гражданства весьма традиционна для человеческой цивилизации. Космополитизм исключает этнические чистки, национальную рознь и спекуляций на почве языка. Уже только это делает его привлекательной политической платформой.
Однако музыка играла не долго – перепуганный людской кооперацией бог решил всех поссорить. «Сойдём же и смешаем язык их так, чтобы один не понимал речи другого», – приказал любящий небесный отец. В итоге, вавилонская башня так никогда и не была построена. Разделившись, мы не достигли небес, но стали удобными мишенями для политических манипуляций здесь, на земле.
Идея того, что язык является всего лишь инструментом коммуникации, и не должен отождествляться с эфемерной душой нации, является крамолой. По крайней мере, в украинском обществе. Натасканное Оранжевой Революцией, оно ценит не столько содержание мысли, сколько её национальную принадлежность. Так патриотичней.
Меж тем, национализм оказывает исключительно пагубное влияние на развитие современной культуры. Поэтому меня остро интересует возможность выхода за пределы той ущербности, при которой национально-сознательный дурак ценнее образованного космополита. Вопреки мнению сторонников патриотического расстройства психики, я убеждён, что единственной функцией языка является общение – возможность выражаться, понимать и быть понятым. Если бы все мы говорили на одном языке, и ощущали себя единым человечеством, политики лишились бы возможности эксплуатировать нас с помощью национализмов.
2
В 2003-м году мне довелось жить в пригороде Парижа. По причине нехватки свободных лежаков, я спал в одной постели с двумя девушками. Одна из них работала официанткой в мусульманской столовой, только что сделала аборт и по ночам истекала густой красной пеной. Другая – писала романы про сучек, и обожала мой хуй. В комнате по соседству жило двое парней, которые только тем и занимались, что либо искали, либо задвигались дозой. На этой почве ими был убит некий араб. Меня они почему-то не трогали и называли нежно «Тохой».
Ночью только белые зубы негров озаряли тьму нашего квартала. Негры были повсюду: в квартирах, сквотах, дворах и ночных кофейнях – сотни белоснежных мотыльков. Был среди них и Буба – выходец из Буркина-Фасо, состоявший не то на полицейском учёте, не то в регги-группе. Буба не понимал английского, говорил только по-французски, а я, в свою очередь, позабыл всё, чему меня научил мсье Феликс во французской гимназии, где я когда-то учился.
Однажды я оказался с Бубой наедине, в его маленькой квартирке, где не было ничего, кроме двух стульев и барабана. Я зашёл туда, чтобы отдать Бубе бонги, купленные на местном рынке. Поскольку общаться мы не могли, я уже было собрался уходить, но тут в руках Бубы мелькнул свёрток с гашишем. Мы молча посмотрели друг на друга – Буба забил, и мы покурили.
Здесь и случился Вавилон. Уж не знаю как, но мы проболтали с Бубой до поздней ночи, и расстались настоящими друзьями. Двух человек, говорящих на разных языках; двух человек, которых разделяет культурная бесконечность, объединил, без божьей помощи, гашиш. Два далёких незнакомца сумели понять друг друга на более глубоком, чем национальный, уровне – сердце к сердцу, человек к человеку. Как если бога нет, и нация – ничто.
Взволнованный этим сказочным опытом, я вернулся в свою конуру, и обнаружил там одну из украинок, с которой делил постель – известная своим публичным патриотизмом, она, вдруг, сказала мне, что сейчас придёт хозяин квартиры и нам всем нужно говорить, что мы русские. «Он обожает Россию, так что не пались». Хозяин действительно оказался одним из тех французов, которые запивают Кока-Колу водкой, и кричат «Пётр Первый!». Так, всего за пару мгновений одного вечера, я понял разницу между национализмом и гуманизмом. Так я и стал космополитом.