В детстве я мог зайти в церковь и остаться в живых. Со мной ещё не случались алтарные головокружения, тошнота кадила и приступы паники. Меня не коробил дух православного пресмыкания. Я не замечал всех этих трупных старух в платках, вычисляющих блудниц и лобзателей чёрного козла. Я всё ещё не бежал прочь от мира, где всё выглядит так, будто бог – это трагедия. Единственное, что меня озадачивало и тогда, и теперь – это мессы на церковно-славянском. Как же понять значение молебнов? Можно ли обращаться к богу, не понимая слов, из которых соткано твоё обращение? Многие ли прихожане переживают сердцем все эти "ныне, и присно", "сподоби мя" и "припадая вопiю"?
Форма речи – это форма власти. Она не только определяет наши мысли, их качество и содержание, но также – само наше поведение под воздействием слов. Церковно-славянский жаргон, в этом смысле, напоминает одну из базовых техник манипуляции потребителем – регресс и перенос. Суть её сводится к тому, чтобы заставить покупателя почувствовать себя слабым и беззащитным, после чего выступить в роли опекающего родителя, и продать ему свой товар. Продавец зачинает разговор, наводняя речь малопонятными узко специализированными терминами, и делая вид, что сообщает само собой разумеющиеся вещи. Как следствие – покупатель ощущает себя безграмотной лимитой, и всё более внимательно прислушивается к советам сведущего торгового отца.
Иными словами, туманность церковно-славянского языка смягчает белиберду, которую он сообщает, и производит ощущение причастности к возвышенной мистерии. Батюшка становится авторитетом, и продажи Иисуса растут.