1
В парижском кафе “La Perle” случается мышиная перебранка между нетрезвыми посетителями – дизайнер Джон Гальяно троллит некую пару:
“Я люблю Гитлера, а такие, как вы сегодня уже были бы мертвы. Ваши матери, ваши прадедушки – все бы они уже на хуй умерли в ёбаных газенвагенах”.
Эти одиозные глупости произносятся заплетающимся языком и под смешки вскоре оскорблённых. На следующий день, весь сытый мир демонстративно срывает с себя гальянову шкуру. Самого Гальяно увольняют с должности арт-директора компании “Джон Гальяно”. “La Perle” становится культовым местом среди парижских модников – сегодня там непротолпиться.
2
Во время пресс-конференции на Каннском кинофестивале режиссер Ларс фон Триер утопает в собственных размышлениях-вслух:
“Я понимаю Гитлера… Но я… да, я понимаю, что он сделал много неправильного, но я представляю его сидящим в своём бункере… Я… я просто хочу сказать, что, кажется, понимаю его. Его не назовёшь хорошим парнем, но… многое о нём я понимаю… даже симпатизирую ему слегка, но… так, ладно, ну, разумеется, я не за Вторую Мировую, я не против евреев, даже не против Сюзанны Бар, это тоже шутка… Я как раз очень за евреев… нет, ну не очень, они ведь не редко – заноза в заднице, но… ух, как же мне выбраться из этого предложения?”.
Слушая эту тираду, сидящая рядом с Триером актриса Кирстен Данст сползает под стол, пытаясь решить, какое выражение лица ей следует изобразить, чтобы избежать участи датского скандалиста – сразу после пресс-конференции совет директоров фестиваля объявляет Триера персоной нон-грата.
3
Сколь бы чудовищной ни была трагедия Войны, если причинённая нею травма сопровождается репрессией высказывания (то есть, остаётся не выговоренной) – пост-травматическое стрессовое расстройство будет лишь усугубляться. А с ним и его индивидуальные и социальные последствия.
То, что фигура Гитлера по сей день окружена взрывоопасным сгустком неврозов, говорит о том, что общество не осмыслило свой исторический опыт. Вместо того, чтобы превратить фашизм в предмет общественной дискуссии, оно озабочено его отчаянным вытеснением из коллективной памяти, и тем самым сохраняет себя в состоянии “фашистского” невроза.
Каким бы ни был триггер травмы, его всегда необходимо рассмотреть с разных сторон. Без диалектики нет познавания. Политкорректность принуждает нас говорить о фашизме только “правильным” образом, смотреть на него сквозь единственно допустимую призму морального осуждения. Подобная “борьба с фашизмом” зачастую сама отражается в нём, и становится им.
4
Объявив фон Триера персоной нон грата, совет директоров Каннского фестиваля выразил “глубокое сожаление” о том, что режиссер “использовал этот форум” для “неприемлемых высказываний, противоречащих идеалам гуманизма, благодаря которым и во имя которых существует наш фестиваль”.
Гуманизм – это признание человека и его жизни высшей ценностью общества. Не подразумевает ли такое признание уважения к праву индивида быть собой во всей сложности, и свободно выражать свою точку зрения? Не является ли взгляд в самые тёмные уголки нашего опыта принципиальным для понимания того, чем является человек? Являются ли наши преступления окончательными диагнозами, или ошибками на пути к человечности?
Моралисты забывают, что смысл морали не в том, чтобы подвергнуть ближнего порке за преступление, а в том, чтобы сформировать на основании социального контракта внутренний компас, который бы помогал избежать преступления-на-бис. И если задача такова – не к диалектике ли приглашает нас травма фашизма?
Чтобы постичь причины желания создать газовую камеру, необходимо разглядеть в Гитлере не “дьявола”, а человека; его чувства, мысли, мечты. Отказавшись от этого из трусости, прикрытой моралью, невозможно ни исцелиться от травмы, ни предотвратить её повторения.