Культ молодости, насаждаемый модной индустрией, кажется естественным следствием влечения к жизни, и красоте как её манифестации. В своей упругой свежести молодость значит здоровье, жизненные силы, объективный соблазн.
Однако при более внимательном анализе, за культом молодости обнаруживается и нечто болезненное, навязчивое, – страх умирать, и страх жить; отказ принимать ту щедрую полноту бытия, которая предполагает не только интригу расцвета, но также распада и смерти; следовательно – и такую красоту жизни, которая проявляется в процессе умирания, в диалоге живого со смертью.
Вышесказанное не означает, что нужно подавлять влечение к молодости. Важно, однако, помнить, что красота не сводится к чему-то одному, и всё по-настоящему живое и интересное начинается за пределами привычного.
Красота – не кастрат, но налична и в кастрате. В старухе. В горбатом ребёнке. В собачке без глаза. Во всём, что живо и живёт, образуя мозаику разнообразия. И хотя разного рода чистоплюи и некрофилы то и дело пытаются его редуцировать, свести к стандарту, к ГОСТу, к “как надо, и иначе никак” – важно не забывать, что в красоте, и за красотой – бесконечность; что сама красота является следствием нашей сексуальности, и присуща не миру, а человеку, переживающему мир. Она не формах жизни, а в её ощущении. И через ощущение-в-тебе проливается в мир.