1
Сеть лопнула, словно спелый аквариум. Осколки Экрана разлетаются в стороны. Виртуальность проливается в реальность. Отныне оба этих мира под вопросом, и оба сомневаются друг в друге. Границы между ними призрачны.
Обитая в Кибере, и манипулируя абстракциями в его невидимом пространстве, человек узнаёт, что действительность является информационной конструкцией.
Происходит ли происходящее? Ощущение ирреальности поселилось в самом духе времени. Пасмурное небо навивает мысли о текстуре, которая не подгрузилась.
Всё вокруг – дигитальный камин папы Карло. Известно, что машины “из стали”, а люди “из плоти”, но вот-вот проскользнёт битый пиксель, реальность треснет, и за формами сущего обнажится движение кода, чьим сном является каждый из нас.
2
Общество навязывает дисциплину клише, которые складываются в пошлость как образ жизни. Образцовый представитель надзирающей толпы отражается в ней и обретает “себя”; имитирует “успешное” бытие хищных эталонов; заискивает перед химерами, чья власть – это его покорность.
Черта времени – социальная изоляция при напускной публичности; мегаполисы, населённые одинокими болтунами, пытающимися излечить своё одиночество формальным присутствием кого-то поблизости. Улыбка современника – это личина паралича. Сохранять её без вмешательства хирургов всё сложнее.
Личность предстаёт голограммой. Субъекты дегуманизируются друг другом, и оборачиваются миражами, активируемыми социальным взглядом. Есть ли ближний, или всё это лишь пёстрый коллектив мерцаний и перезвонов?
Общество голограмм разобщено если не равнодушием, то страхом и стыдом. Всё здесь сцена, но публики нет. Спектакль продолжается в форме бесконечного лупа – навязчивого действия, замкнувшегося на самом себе.
Имплозия Спектакля потворствует ханжеству, и производит неправдоподобных людей-фантомов. На закате эпохи человечество предстаёт видеотекой, которая содержит пять миллиардов копий ситкома класса Б; пять миллиардов экранов, соревнующихся друг с другом на фестивале полуфабрикатов.
Если бы бога не было – человек бы его выдумал, чтобы пороть себя в надежде понравиться этому великому общественному зрителю, вместо того, чтобы жить.
3
Важно одёргивать себя, провоцировать сбой, испытывать реальность, подрывать постоянство кода; становиться человеком, чтобы не оставаться голограммой.
“Неприемлемое поведение” – способ проснуться, выйти из комнаты, совершить трансгрессию, террористический акт против стражей порядка вещей.
Промчавшись голышом по церкви, можно убить мираж. Рождённые мертвецами, мы способны ожить, отвоевать себя – человека.
Трансгрессия – это надежда на опыт интенсивного бытия, в котором есть место романтике; возможность ответить на вопрос о том, может ли человек твориться вне запрограммированного ассортимента санкционированных действий?
Не имеем ли мы право на мечту о пробуждении из голограммы в человека? И не сообщает ли что-то о нас и времени актуализация такой мечты? Не указывает ли на потенциал – возможность быть чем-то большим, чем заданным атомом улья?
Пробуждение индивида в пчеле не является побегом из общества – этаким актом эгоистического эскапизма. Развитие индивида развивает и общество.
Трансгрессор совершает радикальное движение вперёд.
4
Размышляя о пробуждении воли в автомате, к которому нас сводит порядок вещей, я прихожу к идее сбоя (трансгрессии), в результате которого автомат (человек) “ломается”, выходит из-под контроля оператора (выше-власти) и программирует себя, становится автором собственного кода и судьбы.
Императив – взломать и обрести себя.
Трансгрессоры выступают катализаторами метаморфоз. И пребывают в заговоре с ночью, где пробуют и совершают созидательные девиации.
Цель трансгрессии – стать человеком. Извращаться, познавая всевозможность. Принять ответственность и отказаться от богов. Нарушать, чтобы развиваться. Бросаться во тьму, чтобы вспыхнуть.