После месяца безрезультатных шатаний мы уже было отчаялись найти жильё в Нью-Йорке. Не знаю куда бы мы подались, если бы не этот последний вариант – случайное предложение, выбор без выбора: покосившийся таунхаус 19-го века в карибском квартале; место, возникшее из ниоткуда. Во всём, что связано с Ним, – и я говорю это “Он”, дабы подчеркнуть присутствие существа, – есть нечто, что, с наступлением сумерек, является мне в образе перемещающейся тени.
Он не похож на те дыры, где пахнет зарезанным нищим. Напротив – дневной Его облик выражает буржуазный покой, как если помылась и спит старуха. Однако от этого валерьяночного умиротворения к ночи не остаётся и следа.
Быть может, всё дело в церкви? Днём её башня заглядывает в моё окно своим несносным распятием; бывает, заходится колокол – его мелодия столь хаотична, что, кажется, это повешенный болтается там на “языке”.
Тревожащая акустика характерна и для самого Дома. Его звуки одурачивают тебя – то, что, казалось, доносится справа, исходит слева, и наоборот. Собеседник может стоять перед тобой, но голос его будет звучать у тебя из-за спины. Рот собеседника в такие моменты напоминает растягивающуюся немую могилу.
Этажом выше – каморы, населённые доминиканцами. Об их маслянистых взорах я не вспоминаю пока не заскрипят ступеньки в ночной слепоте коридора. Этот таунхаус подобен коммуналке: сковырни стену – увидишь голодное ухо.
В прихожей – тусклый фонарь. Висящий прямо над входной дверью, он напоминает не то голову механического дворецкого, не то мочевой пузырь горгулии. Допускаю, именно он, полуночный шатун, бродит по Дому и оставляет повсюду ржавые кровоподтёки.
Повсюду здесь зеркала: в дверях, проходах, над замурованными каминами. Только в нашей квартире их штук пять. Испятнанные, кривые и зацветшие, они, насмехаясь, коверкают твоё отражение, превращая тебя в мелового призрака.
Хозяйка, по слухам, – госпожа-ветошь. Её мы ещё не встречали. Она живёт на первом этаже, прямо под нами, но ещё ни разу двери там не открывались – никто не входил, и не выходил; ставни всегда закрыты, хозяйский сад – всегда заперт: ныне там только чёрный кот и серебристые белки на линиях электропередач.
Открывая шкафы, можно изучать анатомию Дома: само тело Его – решето. Дыры в стенах обнажают скелет мертвеца – весь минувший век, всех незнакомцев, когда-либо живших в этой обители. Их души продолжают жить в тараканах, и чем тот крупнее, – а бывают размером и с кошку, – тем, допускаю, невероятнее были поступки их покойных хозяев.
Вчера, перед сном, я отчетливо слышал как Дом дышал. Провести здесь ближайший год будет весьма занятно. Главное не превратиться в таракана.