Вместо будильника – гром барабанов: за окном движется процессия людей в фиолетовых рубашках. Пытаюсь разглядеть в чём дело, но глаза прескверны. Раскачиваясь из стороны в сторону, карибские старики несут на плечах то ли гроб с ребёнком, то ли торт с лилипутом. Всё это вынуждает меня вспоминать православных сплетниц с хлебными головами, угрюмые иконы, крёстный ход…
Из Ганновера приехал Маргулец – кожаный Самсон с меловой кожей, улыбкой-пилой, в кошачьих сапогах до бёдер. Зовёт в зазеркалье – послушать, как он играет на аппаратах – его сумка кишит оркестрами из плат и кнопок.
Миную испанские банды Бушвика, иду на дно квартирного подвала. “Добро пожаловать в Сад Свободы” – говорит “убитая” борода. Не верю, но, вдруг, среди алых зениц и башен грязной посуды, возникает пространство чуда: музыканты подключают сердца к порталам, и мохнатые слушатели лактируют искрами.
Мчимся к Зорну в Ист Вилладж; в вагоне по пути – угольный человек с золотым перстнем: качается в меня, сверкает, наполняет светом и миндалём.
Клуб The Stone оказывается местом для ушей и только: ни бара, ни дивана, ни хлопушек – всё вопреки овальным гномам: комната, публика, стулья и музыка – всё. Уши мироточат, глаза закатываются; во мраке – месса двадцати джазовых люциферов. Так поёт подземный цветок.
Очарованные, мы покидаем чрево Камня. Воскресной ночью Манхеттан – пустыня; только китайцы готовы накормить эмбрионами в любое время суток.