1
Захотелось шляпу. Как у гангстера. Чтобы из фетра да с полями цвета праха. И вот я уже на кассе – готов превратиться в Капоне. Однако в последний момент сомневаюсь: и уши федора от зимы не спасает, и вообще – не староверство ли носить её на черепе в 21-м веке? В общем, шляпа осталась дожидаться более решительного “мафиози”. Казалось бы, при чём здесь идеология? А идеология здесь при том, что за моим отказом скрывается конкретное мировоззрение.
Когда мы говорим о том, что Рецессия спровоцировала консервативную контр-революцию, и люди, напуганные экономическим кризисом, попятились в маму Традиции, мы подразумеваем под этим прицерковный консерватизм. Но ведь и мода на социализм является точно таким же пятящимся следствием этой контр-революции, как и суды над Pussy Riot. Просто кто-то выбирает 13-й век, а кто-то – 19-й, но и те, и другие в 21-м – оглядываются, являясь в этом консерваторами.
2
Борьба с Традицией подразумевает борьбу со старым миром. Враг Старого – Новое, а Новое – это идеал модернизма. Как и “Добро-Зло”, оппозиция “Новое-Старое” происходит из того же дуализма, что христианство с его авторитарной этикой. Сопротивляясь патриархату, человек выступает против “Старого = Злого = Плохого” за “Новое = Доброе = Хорошее”. Знак благородства, которым окружено его дерзание, парализует всякое себе возражение.
Борец с гомофобией куда более привлекателен, чем тот, кто хотел бы сжечь всех геев. Это делает его сложным объектом для критики. И, всё же. Когда либералы выступают за право геев на брак, создаётся впечатление, что они бросают вызов Традиции, тогда как в действительности они её лишь расширяют, ведь нет ничего более традиционного, чем брак. Да и стремление освободить других авторитарно. Человек, борющийся за свободу для меня, а не вместе со мной, ничем не лучше попа и фюрера. И тот и другой видит во мне инфантильный объект.
Левые приветствуют Арабскую весну, которая свергает старую власть, и только потом сознают, что пришедший ей на смену режим является “новым” разве что номинально – старого Диктатора сменяет новый Талибан. Вот и я приношу своё индивидуальное желание и выбор в жертву репрессивной этике, и покупаю вместо “плохой” старой шляпы “хорошую” новую шапку.
3
Покинуть эту долину “благородного отказа от себя” можно лишь отбросив всякий дуализм. Нравственные терзания являются следствием одержимости той или иной идеологией. Человек, отказывающийся от “непристойного” секса и “старой” шляпы совершает акт самокастрации, и превращается в морального раба.
Раб не говорит “плохих” слов. Раб не ест мяса. Раб “приличен”. Раб молится богу. Раб не путает гомосексуала и гомосексуалиста. Раб – “хороший”. И любит рабов.
Живого человека невозможно упаковать в совершенство. Совершенство мертво. В мире, пленённом этикой, только то, что “плохо” – по-настоящему интересно. Не нацист или либерал, но личность неоднозначная и, следовательно, витальная. Как Жиль де Ре или Маркиз де Сад.
4
Модернист отказывает шляпе из-за того, что её фасон не нов. Либерал не посмеет называть исламистов недоразвитыми бабуинами, ведь это – “неприлично”. И так же “неприлично” трахаться в жопу, если ты веришь в Иисуса Христа. Но лично я предпочитаю Другое и хочу жить в мире, где от бабуинов осталось только самое ценное, – ковры и взгляды, – а скейтеры катаются в париках Моцарта.
То, что сегодня моден винтаж и “поляройдные” эффекты в Instagram – символ не хипстерского кризиса культуры, но плоды усвоенного постмодернистского урока. Нет ничего лишнего. Культура ничего не выбрасывает. Она только накапливает и преобразовывает свой безграничный капитал.
Человек – это калейдоскоп. Он, как и история, нелинеен. Каждая его секунда – это столкновение миллионов информационных событий, поток вспыхивающих персон и культурных кодов. Вот почему бричка и автомобиль существуют для него не оппозициями, а частями всеразрастающейся общественной реальности, которая поставляет человеку поводы для переживаний и метаморфоз. И именно поэтому человек сегодня столь активно жонглирует идентичностями; примеряет какие-то маски, символы и образы из разных времен и контекстов; часто меняет занятия, взгляды, привычки – пробует разную жизнь, и разного себя в ней.
Недавно я увидел постер из 1960-х: парочка подростков размышляет о том, как будут выглядеть люди будущего. “Это, наверное, будет что-то фантастическое”, – думают они, одетые, как каждый хипстер из современного Уилльямсбурга. И это, с одной стороны, комично, а с другой – не столько о современности, сколько о модернизме. Который не сумел вообразить, что время, где люди смогут бродить по мегаполисам в одеждах средневековых монахов и тыцать гусиным пером в экраны смартфонов – это и есть настоящее будущее.