Как и для всех «невыгодных людей», джентрификация означает для меня одно: «вон отсюда, нищеброды!». Чёрных становится всё меньше, белых – всё больше, и красоту съедает ойстер-бар.
Не стоит путать джентрификацию и развитие города. Джентрификация – это не улучшение района для его текущих жителей, а его форматирование под нужды конкретного класса – свежепришлого белого буржуя. Что, в свою очередь, подразумевает вытеснение текущих жителей и их разнообразия.
Глупо считать, что бедняки не нуждаются в чистых и безопасных улицах, хороших школах и больницах; или что городская миграция белого богача, который направляет копов шмонать чёрных подростков, кринимализируя группу, ещё недавно не имевшую базовых прав, – это прогресс. В грабеже, угнетении и эксплуатации малоимущих нет ничего прогрессивного.
Бедняки не виноваты в том, что не рождаются в семье белого юриста. В основе их качеств и мук лежат не личные изъяны, а системный дизайн.
Моя претензия к капитализму в том, что он по существу антигуманен. Его машина ведома исключительно ростом прибыли, и отбраковывает всё, что её не обеспечивает – миллионы человеческих жизней.
Глядя на менеджеров среднего звена в джентрифицированном баре, я пугаюсь образу их жизни. И сомневаюсь, что такая жизнь, и та «мечта», которую в нас культивирует капитализм, приносит человеку действительное счастье.
Прожить жизнь в крысином забеге, мыслях о повышении, и вечном ожидании машины получше да дома побольше, где тебя и настигнет твой сытый инфаркт, – нет, эта программа не убеждает. Неужели это единственный способ построить «хороший район»? И можно ли его считать «хорошим», развитым прогрессивно, если он построен не для всех участников общества, а лишь для имущей кучки?
Почему, глядя на жителей бедных районов, богач говорит, мол, лентяи? Кто? Люди, пашущие на трёх работах за гроши? С детства не разгибающие спин, не имеющие ни времени, ни доступа к инфраструктуре развития: в частности, качественному образованию, дающему выход в ту самую лучшую жизнь?
Взять меня, например: я – независимый журналист. У меня нет выходных. Я отдаюсь своему делу целиком. Каждый день. Круглый год. И делаю это от всей души, на совесть – потому, что люблю своё дело. Мне нравится и эта работа, и жизнь, которую она предполагает. Никто не может упрекнуть меня в лени.
При этом, мой доход не позволяет мне выжить. Я вынужден обращаться за помощью к семье. И хорошо, что она есть – мне повезло, я родился в сытом классе, и мне не приходится обменивать душу на пищу. Большинству же – приходится. Мои друзья, – художники, писатели, музыканты, – идут в джентрифицированный бар, и подают коктейли белому господину.
Где здесь справедливость? Почему любимое дело этих людей – нечто менее рыбное, чем просиживание жизни на рецепции какой-нибудь корпорации, которая уничтожает планету? Или, может, люди, работающие грузчиками и строителями, рождаются с мечтой ими быть, и не заслуживают иных работ, и более достойных зарплат за эту – тяжкую, особенно изнашивающую человека?
Во всём этом меня угнетает не отсутствие денег, а их претензия на центральное место в жизни; необходимость думать о них, а не о содержании любимого дела, и его общественной пользе; пользе, которая не сводится к формальной прибыли.
Я не нуждаюсь в роскоши. Об особняке не мечтаю. Богатым быть не хочу. Всё, чего мне хочется – работать, заниматься любимым делом: писать, снимать…
Вместо этого меня осаждает тухлый мотивчик капитализма: шуруй в офис, оправдай своё существование «более полезной» работой. Стартап! Бизнес! Коммерция! Монетизация! Где здесь прогресс? В чём развитие? Не вижу.
Я – на стороне проигравших. Гонимых и голодных. Иных и угнетённых. На стороне меньшинств. Потому, что я сам таков, и в меньшинстве.
Я проиграю. Хуёвые победят. Это понятно. Как и то, что несовершенство других политических систем не делает американскую справедливой.
Критического осмысления заслуживает всё – сам порядок вещей. С ним определённо что-то не так. И он не может быть конечной формой нас.