Курчавые юноши из Кентукки превращаются в химер, когда я замечаю, что каждый из них – рыжеволосый. Сам по себе волос имбирного цвета – прекрасен, как и всё, что когда-либо полагалось дьявольским. Однако в том, что все парни из Кентукки оказываются рыжими есть нечто глубоко тревожное – какая-то тайна, вокруг которой существует договор о молчании. На её след я натыкаюсь и в закусочной “У Бэтси”. Официантки с одинаковыми лицами ползают между столиков, словно гигантские слизни, и подают строителям оладьи цвета плоти. “Поддай-ка ещё взбитых сливок, Бэтси!”, – говорят Бобы. Здесь – каждый Боб, и каждая здесь – Бэтси. “Мы веруем!”, – красуется на взмокших спинах слоган заведения. И, всё же, почему лица присутствующих так похожи?
У Бэтси – шесть сисек, и траки сползаются к ней, как железные черви. Оладьи имени Святых – "нашей местной футбольной команды”. Я кусаю их, и чувствую, как сам становлюсь Бобом. Телёнок в багажнике моего пикапа привязан к запаске, и я прошу Бэтси прогреть как следует амбар. Если к концу завтрака меня не прикончит сахарный диабет, я буду пить "Бадвайзер" и потеть до тех пор, пока надо мной не образуются дождевые облака. Их заждалась кукуруза. Заждался их и мой пикап. Чумазый дуралей в соломенной шляпе, я выпорю малышку Бэтси перед сном, сорву с себя этот дырявый джинсовый комбез, и рухну с телёнком на сено – смотреть на Луну, видеть – падают звёзды; пердеть и хрипеть. "Не бэкай, получай удовольствие" – шепну я телёнку. И так до рассвета, пока не пора жарить стэйк.
Бабка моего лендлорда отменила подписку на National Geographic, когда узнала, что это издание поддерживает теорию эволюции. Из ребра бобова Боб сотворил Бэтси. Вместо костей, собаки здесь грызут олений рог. Куда бы я ни пошел – мы все друг друга знаем. "Привет, Боб!", "Привет, Бэтси! Как там Боб?".
Я очарован лесом. Мне нравится испанский мох, дубы, весенние закаты. Люблю, вдруг, оказаться среди ночи в поле светляков; бродить у озера, не слышать полицейских вертолётов. Однако между утопленной в птичьем вопле хижиной лесника и городишками, где каждый – Боб и Бэтси, есть принципиальная разница. Слащавая доброжелательность провинции, все эти кивки, улыбки и неспешность; парное молоко, свежая булка, неизменный почтальон – за всем этим царит инцест, и нету сквозняка, а значит – консерватор, и, в конце концов, удушье. Люди непроветривающиеся и всеповторяющиеся – ни в чём не провинившиеся, но по-прежнему плоские и непривлекательные; простые неинтересные люди, глядящие на меня рыбьими глазами из своих "фордов". "Где же олени Санты, когда они так нужны?", – говорит Бэтси, и всех здесь разбирает хохот. Один я – в ужасе. Держу под сердцем свой билет на самолёт. Прочь от болот, подальше от оладьев Бэтси.