За те три месяца, в которые со мной творился Новый Орлеан, я, признаться, не раз проклинал этот город, и болота, из которых он, как если зуб старухи, вызирает. Пустынный и растерзанный, он то и дело представлялся мне лысиной, населённой людьми неспешными, диковатыми и в смысле наружности весьма уродливыми. Поначалу мне очень не хватало здесь нью-йоркской толпы, в которой можно раствориться, и невидимкой выхватывать образы. Однако это моё ворчание – не более чем каприз слизня, обитающего в закромах буржуалиса. Такой слизень имеется в каждом из нас и живёт под кишкой. Если позволять ему охватывать тебя – уж лучше сразу вскрыться, чем слушать этот визг паяльной свиньи. Озираясь, я сознаю, что, вопреки озлобе, образы происходили со мной и здесь. Пустоты, в конце концов, не существует – повсюду всё роится, дышит, окликает. Главное успевать переключаться от мира к миру, не ждать от нового предыдущего, пронзать жизнь, хватаясь глазами за её околотки. Образы, в случке с чувством, и есть, что говорится, непосредственное бытие. Глаз – это рот!
Рассуждая о городах с позиции удобств, ресторанов и асфальтовой кладки легко промелькнуть сквозь годы в мучительном поиске подходящего градуса седалищной теплоты. Всё, что суетится скорее пригреться – спешит в комфортный бархат гроба. Путешествовать надобно образов ради. Встретил образ – смакуй, разглядывай, лижи его истово. Память – она ведь лукошко. Стоит на что-нибудь глянуть, и вот уже кусочек мира в нём валяется. Зажмуришься, и мемуар отправляет тебя в любую из увиденных точек. Главное насмотреться. Чем больше увидел, тем больше у тебя миров для путешествий.
Сегодня, когда мне вот-вот предстоит снова отчалить в неизвестность, и оказаться на западном берегу Америки, я подвожу итог того, что видел здесь, на юге, в Новом Орлеане. Каково было моё путешествие глаза?
Видел как вороны кружат над пальмами. Ещё тень лошади и ящерицу на могиле. Полюбил скулы дворовых питбулей. Измял связку червей – испанский мох в ладони. Слёзы его здесь повсюду – щедро свисают с ведьмовских дубов.
Видел как джунгли глотают дом. Слушал брачный вопль самцов цикад – они всегда взывают к самкам хором, чтобы голодные птицы не могли определить источник каждого отдельного звука. Это, вероятно, и есть социализм. Желание секса на фоне страха смерти является универсальным состоянием всего сущего.
Ночью на паркинге под трассой видел бегуна с алмазным торсом – шедшая ему навстречу проститутка, вдруг, протянула руку, и они дали друг другу "пять". Ел аллигатора и антилопу. Фотографировал машины и собак. Пивной красавец по имени Тибо показывал мне сэлфи на фоне 26 убитых аллигаторов, а затем и съемку того, как он их убивал: изумрудные головы трескались от пуль – из дымящихся скважин на болота выплывали алые каравеллы. Всё это напоминало розарий.
Видел как гаитянские дети заплетают косы, и как мексиканцы торгуют носатыми сапогами на берегу Миссисипи. И хотя каждый встречный отговаривал меня от посещения района Найнс Уард, утверждая, что там обитают сплошные убийцы, а крокодилы пьют воду из пожарных гидрантов, я, всё же, отправился туда, и встретил, пожалуй, самых приветливых людей во всёй Луизиане (если, конечно, не считать мексиканцев, торгующих сапогами).
Слушал, как церковная органистка играет на трубах прогулочного парохода. Круглые сутки катался на велосипеде по кладбищам и трамвайным путям. Видел летающих мальчиков. Лежал в склепе. Проник в заброшенную лечебницу, и читал во тьме оставленные врачами размышления об энурезе.
Беседовал об инцесте с бывшим зэком, который так ко мне проникся, что засучил рукава и показал татуировки – череп и свастика; обещал покатать на лодке, которую он использует для охоты на креветок.
Был на скачках. Попал под дождь, и на похороны, где все смеялись и поливали пивом катафалк. Свернул за угол и очутился на уличной вечеринке, где всё, что двигалось, то было виртуозной жопой. Негры парные и радостные, восседали на спортивных мотоциклах, и безжалостно стирали шины в дым – было красиво.
Кто-то пролез в окно к соседке, и ничего не украл, кроме цветов с подоконника, которые, в последствие, разбросал по всему саду. Говорят, это Чарльз. Подчас он забывал своё имя и шатался голышом по дому. Изгнали!
Собака Хантера, в конце концов, перестала лаять и завиляла хвостом. Лицо моё облизал пёс по кличке "Тени", а пепельный грейхаунд взглянул на меня из тумана.
Через дорогу, в автомастерской, механик ковырял мотор в лучах солнца. Другой, проходя, мимо, едва заметно провёл рукой по его ягодицам. Обернулся, увидел меня, и опустил глаза – затрепетали веки. И ведь не подойдёшь, не скажешь: "вы прекрасны, братцы" – только больше смутятся. Остаётся смотреть и вздыхать.
Разговаривал с попугаем, а Машарова даже умудрилась потрогать его за язык – говорит, что сухой. Видел розовую саранчу, и коряги, торчащие подобно членам из воды – и повсюду дети, дети, дети. Ещё было кладбище светофоров, бесчисленные катера, крокодил-альбинос и сжигание куклы Вуду в новогоднем костре...
Я купаюсь в этих образах, словно в драгоценных жемчужинах, и убеждаюсь – место вообще не имеет значения. Где бы ты ни оказался, всегда и везде есть повод смотреть по сторонам. Главное, чтобы сердце не захлопывалось.