Скандал в лягушачьем царстве – портал “Медуза” опросил феминисток Всея Руси о положении женщин в аду, и прорекламировал полученный материал твитом: “Инструкция мужикам, как не обижать тёлочек”. На почве этого разверзлись говны – общество раскололось на тех, кто возмущён словом "тёлочка", и тех, кто не видит проблемы. Поскольку речь о России, и те, и другие грызутся за свою версию этической репрессии – для одних это право называть женщин тёлочками, для других – политкорректность. Кто кого гаже – не ясно. Ясно, что спор – о плётках. 1
Оставлю за кадром типичное для всякого консерватора отрицание наличия гендерной проблемы в российском обществе – полемизировать с этим отрицанием на фоне войны, борьбы с пропагандой гомосексуализма и 85% поддержки Вождя населением может только тот, для кого Россия по-прежнему неочевидна; кто ещё не распрощался с иллюзией цивилизованности этой религиозно-милитаристской державы. Легче зажмуриться и полысеть, чем убедить Ивана в том, что его начальница Елена Васильевна не достаточно репрезентативна, чтобы опровергнуть статистику насилия в отношении женщин. Даже если такая статистика мироточит одним большим восклицательным знаком, у Ивана всегда имеется за пазухой если не очередной избитый муж, то Самый Главный Аргумент: "Запад загнивает!". И после этого уже не важно, загнивает ли этот самый Запад на самом деле. Главное вовремя вспомнить турецкий хуй в европейской жопе, негров Фергюсона или ещё какой гей-прайд в Гуантанамо, и любая проблема России, будто по щучьему велению, улетучивается. "Нет никакого неприятия феминизма", – говорит Надежда Толоконникова, недавно отсидевшая двушечку за феминизм на церковном амвоне.
Этика действует через запрет. Все хотят быть "хорошими", и, значит, готовы к лишениям. "Можно или нельзя?" – спорят русские люди, и всегда отвечают "нельзя", пусть и у каждого из них "нельзя" – своё. "Необходима политкорректность, нужно пройтись катком и сказать, что эти слова табуированы", – говорит ведущий "Радио Свобода" Сергей Медведев. Его поддерживает Анна Наринская из "Коммерсанта": "Должны быть правила, нельзя надеяться на нравственный закон внутри нас". Как ты его не разверни, русич всё равно просится на цепь. И лижет-лижет кандалы.
Журить русских либералов – это всё равно, что пинать хромого лилипута. И без того известно, что "русский либерал" – это оксюморон. В его недрах живёт всё тот же чекист, доносчик и пьяница, просто ещё не при власти. Риторика "западная", прошивка – "наша". И потому нет ничего удивительного, когда какой-нибудь очередной Антон Носик сморкается на феминисток, а феминистки зовут отрезать злые мужицкие языки. Удивительно только то, что самый либеральный и гуманистический текст обо всей этой гендерной мелодраме был опубликован на сайте "Спутник и Погром". Немцова пучит в гробу!
2
Во всей этой истории интересно то, как попытка поговорить о Проблеме тут же скатилась на спор о словах; как сам порядок вещей, в котором взаимодействуют русские мужчины и женщины, ускользнул от осмысления, и затерялся в вопросе языка. Само по себе такое ускользание кажется мне вполне естественным, учитывая, что язык – это наше средство созидания миров. Не логично ли предположить, что искоренив из этого средства сексистские кирпичики, мы сможем избежать построения сексистских домиков?
Ответ сокрыт в отношениях между языком и идеологией. Идеология задаёт слова и наделяет их смыслами. Проблема не в самих словах, но в системе взглядов, которая за ними стоит, их намагничивает и заплетает в смысловые конструкции. Идеология осваивает язык, ограничивая ассортимент его выразительных средств посредством этического исключения "плохих" слов. Как и любая другая форма цензуры, политкорректность производит определённое сознание, и в этом смысле представляется действенным средством сотворения либерального мира.
Вышеупомянутый механизм, однако, всё менее эффективен в современных реалиях: человек больше не помещается в идеологию. Не помещается он и в характерные для западных обществ сложные персонализированные идентичности. Сегодня невозможно быть уже не только либералом или коммунистом, но и чёрной лесбиянкой среднего класса, живущей в Огайо – каждый из нас имеет дело с liquid self, т.е. человеком без постоянной личности. Для такого человека любая репрессия языка, – какими бы благими намерениями она не была продиктована, – это просто помеха на пути ежедневной пересборки себя. Любой, кто хочет построить некий однозначный, пусть и либеральный мир, представляют угрозу для меня, как зыбкого существа, которое сегодня может быть хамским мужланом, завтра – гуманистом, а после завтра – и вовсе пепельницей с элементами BDSM.
Именно эта зыбкость, идеологическое непостоянство и отсутствие стабильной идентичности делают фашизм невозможным. Нет больше правильных идеологий, нельзя просто принять либеральные догматы, и очутиться в лучшем мире. Любая идеология стремится к абсолюту, и тем самым угрожает нашим правам и свободам. Бояться нужно не того, кто говорит слово "тёлочка", но того, чьи слова, действия и взгляды не меняются изо дня в день. А уж "тёлочка" это или "свобода" – не важно. Стабильный, идеологический человек, под какими бы флагами он не выступал, – вот, что угрожает мечте о реальности, где всем нам есть место.
3
Я не верю в воспитание запретом, и не считаю, что вежливое умолчание способно решить какие-либо проблемы. Напротив – мы должны говорить как можно более открыто и бесстыдно. Только так общество может распознать себя – увидеть, сколько в нём тех, для кого женщина – тёлочка. Увидеть не для того, чтобы осудить или наказать, но для того, чтобы встретить отражение в зеркале, познать себя.
Новояз не избавит иванов от ненависти. Новая реальность может возникнуть только естественным образом – не из морального принуждения, но трансформации человека; утилитарного отмирания устаревшего как неработоспособного.
Я не называю своих подруг тёлочками не потому, что называть их так "плохо", но потому, что заинтересован в приятных отношениях. Однако я также сознаю, что слова – это краски, и если слово "тёлочка" по своему воздействию соответствует целям моей конкретной коммуникации, я использую его. Выражая себя без купюр, я ранжирую людей вокруг себя, отталкивая прочь тех, кто мне не по душе. Если человек обращается ко мне, используя слова, которые меня оскорбляют, я не стану затыкать ему рот, но выражу своё отношение, а коль не внемлет – лишу его своей компании. Такое исключение представляется мне более эффективным способом обучения Другого, чем табу и запреты. Место мужланов – с пивом без секса среди себе подобных. А так-то да – пусть говорят. Любой, кто затыкает рот – фашня.
Смысл слова зависит не только от его общепринятого значения, но также от намерений и контекста. Лишать себя слов – это лишать себя инструментов работы с чувствами и смыслами. Запретная лексика – тоже медиа. Тот, кто утверждает, что у слова есть только один смысл, попросту не понимает мистерии языка.
4
Проблема не в слове "тёлочки", а в состоянии культуры, на которое оно указывает. Разговор о феминизме, как и любой другой разговор в России, тут же превращается из обсуждения темы в утверждение политической идентичности – ты либо консерватор, либо либерал. Проблема, которая послужила спусковым крючком, уходит на второй план. Все машут флагами. Это указывает на культурную недоразвитость российского общества, для которого идеология – не хуй собачий.
С одной стороны, я вижу архаичное патриархальное общество, где мужчины научились стричь ногти только вчера, и потому не понимают "что тут такого?", с другой – любая критика либеральных моделей поведения играет на руку тем, кто вполне себе мужик-эй-баба-пошла-на-кухню, с третьей – чем все эти сознательные феминистки отличаются от швондеров, лица которых каменно серьёзны, и разят политсобранием с резолюцией о расстрелах – мне не совсем понятно. Я вижу проповедников разных мастей, и никого из них не хочется любить.
Текст Бэллы Рапопорт на "Кольте" напоминает праведный, но наивный донос на коллег по интеллигенции, которые, как это ни странно, оказываются такой же сволочью, как и все прочие русские люди. Как если русские люди и русская интеллигенция из разного культурного теста сделаны. Как если радио "Эхо Москвы" может быть "Эхом Осло", а русский либерал – чем-то большим, чем Навальным на Русском Марше.
Предъявлять России культурные требования, включающие в себя гуманистические ценности, – это всё равно, что требовать от Талибана легализации гей-браков. С какой стати Россия – не Иран? Почему, апеллируя к ней, мы апеллируем к чему-то, что якобы способно понимать и современный мир, и язык, на котором он говорит? Откуда происходит этот кредит доверия к русской культуре? От Эрмитажа и Толстого? Ну так и в Иране до революции было вполне себе цивилизованно. Сейчас все в бурках. С таким настоящим мы и должны иметь дело. Что было лебедем, то стало обезьянкой.
Фатальная стратегия либерализма в России заключается в том, что он продолжает изъясняться на чужом языке, исповедуя западные культурные модели. Он говорит: "Россия будет свободной!" и не понимает, почему на очередное собрание несогласных пришло 20 человек. Это для США имеет вес концепт свободы. Русскому человеку эта самая свобода не нужна, и не понятна. Воля – другое дело. Воля – это важно. Поэтому когда вы пытаетесь отнять у русского человека волю говорить "тёлочка" в обмен на свободу жить по-другому – транзацкии не происходит. Все эти разговоры про то, что слова программируют бытие, а каждая произнесённая "телочка" конвертируется в двадцать изнасилованных – птичий лепет в стране, народ которого вот уже который век терпит 50 оттенков Сталина у власти. Натянуть на этот теремок гандон западного просвещения не получится – остаётся либо смириться, и дальше сёрбать снег из лужи, либо производить свой новый вольный мир в тех культурных координатах, которые имеются. Так или иначе, начинать русским людям следует с запрета запрещать.