В метро наблюдал картину: девушка в достаточной степени истощённая, чтобы её внешность можно было назвать “модельной”, грызла трубочку смузи. Растерзав кусок пластика до состояния метлы, она переключилась на свои руки. Город, проносящийся за окном чередой предсмертных воспоминаний, успел смениться пустыней, и вот уже седой волос блестит из моей ноздри, а девушка всё продолжает обгладывать пальцы. Наковыряв их влажными обрубками комочки серы из ушей, она принялась её поедать. Всё это время я смотрел на неё зачарованно, и не мог оторвать своих глаз. Мне неоднократно говорили, что я склонен путать моделей и сумасшедших, но в этот раз я был уверен на все сто – передо мной практически Кейт Мосс. Охваченная мерзостью, её красота, вдруг, обрела смысл, как если нечто, чего этой красоте всегда не доставало, теперь возникло и завершило её. ***
Модель – это химера. Её образ призван стимулировать желание, но, как и в случае с порно, слишком механичен, чтобы принадлежать жизни. На модель невозможно не обратить внимания, как и невозможно не обратить внимания на оргию толстяков, но ни то, ни другое не имеет отношения к реальности. Жизнь модели творится в журнале. Когда же она покидает его страницы, и идёт в магазин за молоком, то кажется беглым мультфильмом – буквально: между Ларой Стоун и Микки Маусом в вагоне метро нет никакой разницы – быть их здесь, казалось бы, не может.
Являясь продуктом селекции, модель подобна бультерьеру: её красоту неизбежно сопутствует ощущение чего-то искусственного – существа специального. И, к тому же, отретушированного, как покойник, чья румяная красота всегда под вопросом.
Индустриальная функция модели задаёт её образ жизни и, следовательно, делает невозможным развитие чего-либо, кроме тела. Я могу проецировать на модель своё желание точно так же, как я могу одеть на неё пальто. Однако эти наряды не обеспечивают модель самостоятельным контентом. Вероятно, именно это делает её привлекательной для папиков – если содержанием твоего партнёра являются твои же проекции, то и сексом, получается, ты занимаешься с самим собой. Это же настоящий подарок для самовлюблённого подонка. При этом, модель – это всё-таки не ладошка. Она передвигается, и что-то даже говорит. Ей, словно брошкой, можно украсить возраст, в котором яйца начинают обретать февральскую синеву.
Ну и славно! Люди должны быть разными, и хорошо, когда вокруг бродят не только теребливые умники, но и бессмысленные красотки. Речь скорее о том, что в модельной красоте есть что-то, что делает её мёртвой – некий производственный стандарт; набор рыночных нормативов, назначенный считаться красивым.
А ведь я так люблю поговорить с моделью о тортах. Никто не одержим тортами так, как модель, и в этой своей одержимости, в этом желании и вздохе при взгляде на маскарпоне обнаруживается долгожданный человек. По этой же причине мне радостно наблюдать, как модель поедает ушную серу. Я сразу вспоминаю подругу, которая, оказавшись в Роттердаме, порывалась нагадить на одной из площадей этого безупречного города. Тогда мне показалось, что это в ней наша дикарская культура охуела. Теперь же я понимаю, что это был оклик природы, порыв развеять лицемерную стерильность с помощью обратной стороны Луны.
Вот и модели не помешало бы заниматься чем-то отвратительным – лизать ноги бомжей, ковыряться в носу, пить сироп из ногтей... Всё отвратительное возвращает модели причастность к жизни и раскрывает её действительную красоту.