Как известно, общественная жизнь состоит из ритуалов и представлений: потока маленьких повседневных спектаклей, которые разыгрывают люди, производя тем самым символическую реальность города. Страхи по этому поводу остаются для меня загадкой, поскольку непосредственная жизнь, которую эти спектакли якобы собой замещают, нам всё равно недоступна. При чём недоступна ещё с тех пор, как мы вышли из леса и надели трусы. Ги Дебор, как и его ученик Бодрийяр, в этом смысле, – паникёры-почвенники, этакие луддиты, сокрушающиеся об утрате некоей “подлинности”; утрате, произошедшей тысячи лет назад, и потому не способной нас волновать по-настоящему: само это волнение – очередной спектакль. Когда вороны принимают в свою стаю дрон, а соловьи заливаются в унисон с автомобильными сигнализациями, становится ясно: природа не ограничивается лесом, но также включает в себя и города с их перекрёстками и канализационными люками. Символическое не соперничает с реальным, а, напротив, – продолжает его. Учёные, которые пытаются образумить овчарку народных масс своими фактами действительности, занимаются важным делом. И, тем не менее, не понимают самой природы города как феномена. Город невозможен без метафизики. Город – это и есть метафизика, сказка, бесконечный поток историй, с помощью которых мы выговариваем наше фантазматическое общество. Всё то плотское и “настоящее”, что его сопутствует – асфальт, машина, светофор, – всё это лишь декорации, в которых разворачиваются наши сны. И именно во снах происходит жизнь человека.
Культура по самой своей механике устраняет грань между фактом и вымыслом. Доказать, что священные книги чем-то отличаются от комиксов Marvel невозможно. Между мечетью и Диснейлендом нет разницы. И, всё же, миллионы людей её видят. Обращаясь к богу, они обращаются не к символу, но существу. Как если мысль о курице может, вдруг, превратиться в обед на столе. Впрочем, в том-то и дело, что может: вера вдыхает в бога плоть. Бога нет, и в тот же миг он есть, как реальность, переживаемая в процессе коллективного сновидения. Когда мы набрасываемся на верующих с веником научных разоблачений, то демонстрируем не столько “правду о мире”, сколько своё глубокое непонимание роли культуры в жизни человека.
Грёзы являются базовой культурной технологией. По своей сути они магичны. Расширяя реальность вымыслом, человек простирается. Боги приходят оттуда же, откуда приходит формула пенициллина – из воображающего сознания. Чтобы совершить научное открытие, не обязательно утопиться в мензурке – иной раз достаточно сходить в оперу. Без сентимента нет страсти. Без страсти нет дерзания. Поэтому пора бы уже покончить с этим надуманным конфликтом рационалистов и шаманов. И те, и другие по-своему занимаются одним, общим делом – строят город. Будущее, в этом смысле, представляется мне не столько холодной утопией про победивший математический интеллект, сколько миром науки и оккультизма, где техно сопутствуется магией, а учёные – колдунами...
Проблема не в том, что спектакли “ненастоящие”, но в том, что некоторые из них – это политически опасная дрянь. Взять хотя бы расовый вопрос в американском обществе. Вокруг него существует вполне однозначный общественный консенсус – слово “ниггер” считается ненормативным, сегрегация отменена, работают анти-дискриминационные законы, и вообще – страной управляет чёрный президент. На основании этого либеральное общество рассказывает себе сказку о свершившейся победе над расизмом, и в этом своём моральном самолюбовании перестаёт замечать продолжающуюся несправедливость в отношении чёрного человека с его лицом в асфальт по любому поводу, 228 годами, необходимыми, чтобы достичь такого благосостояния, которым обладает сегодня белый человек, и парадной свободой, за которой так и не последовало равенства. Сказка сделалась бельмом, затмевающим путь к прогрессу. Такую сказку, разумеется, нужно выкорчевывать. Однако это не означает, что выкорчевывать нужно само явление сказки.
Культура – это концерт, со сцены которого звучат горластые песни идеологий и выдумок. Пора принять, что и сказка является территорией во всех отношениях непосредственного бытия. Значится, и на ней, как на земной тверди, можно вести борьбу за такое положение вещей, при котором сказки несутся со всех сторон, но ни одна из них не становится абсолютной.